Всеобщая история искусств. Русское искусство с древнейших времен до начала XVIII века. Том 3 - Алпатов Михаил Владимирович
В украшении многих предметов художественного ремесла древних славян участвовали и изобразительные мотивы. В воззрениях древних славян прочно укоренилось представление о таинственной близости между женщиной и птицей. «Облачные девы» способны превратиться в голубя, в утку, в гуся и особенно в лебедя. Русалок узнают по лебединым лапам, вилы оборачиваются лебедями. Впоследствии в «Слове о полку Игореве» дева Обида, вступая в землю Троянскую, всплеснула на синем море лебедиными крыльями. В былине о Михайле Потыке юный богатырь увидел лебедь, но она, совсем как позднее у Пушкина в «Сказке о царе Салтане», обернулась красной девицей. Этот круг представлений сказался в том образе, который лежит в основе славянской фибулы VII века, найденной в селе Зенькове, Полтавской области (59).
Рассматривать этот предмет как простое изображение какого-то живого существа значит не понять его своеобразного поэтического смысла. Мастер пытался передать здесь в одном изображении свое представление о тех таинственных оборотнях, которыми, по его понятиям, изобилует природа. По обе стороны от главной перемычки застежки представлены две фронтальные, обращенные ногами друг к другу фигуры: ясно видны очертания их голов, глаза, тонкие шеи, руки, ноги и туловища. Но стоит повернуть застежку, и мы заметим, что руки и ноги превращаются в птичьи головы, на каждой птичьей голове имеется по клюву и глазу, эти головы поставлены на откинутых назад шеях, которые переходят в птичьи туловища. Для большей прочности головы птиц соединены друг с другом перемычками, не имеющими изобразительного смысла. На головах женщин расположены кружки, похожие на глаза, по бокам от шеи одной женщины также имеются два отверстия, что несколько затемняет изобразительный смысл этой фигуры. Вся застежка образует странное сцепление разнородных изобразительных мотивов, подобие фантастического существа, которому невозможно найти прообраз в реальной действительности.
Все это не исключает того, что застежка эта отличается выразительностью своего силуэта. Каждая выгнутость уравновешивается в ней вогнутостью, интервалы ритмичны и в силу этого обладают не меньшей силой воздействия, чем силуэт всего предмета. По сравнению с неуклюже нелепыми зверями Мартынов™ (ср. 58) зеньковская застежка производит впечатление более зрелого, законченного, почти монументального произведения. Сохранились варианты подобного рода изображений, из чего можно заключить о приверженности славян к этим мотивам. Фантастические фибулы встречаются и среди кельтских и древнегерманских древностей. Но славянскую работу с ними не спутать. Там все формы более раздроблены и измельчены; изобразительные мотивы так причудливо переплетаются, что почти не поддаются извлечению из узора (I, стр. 303). В славянских изделиях формы обычно обобщены и ясны по своему силуэту. Этому характеру древнеславянского искусства соответствует то, что устрашающие чудовищно-фантастические образы занимают в славянской мифологии скромное место.
Бронзовая застежка. Из Гнездовского могильника
Среди предметов, находимых в восточно-славянских погребениях конца I тысячелетия н. э., нередко встречаются изображения оборотней. Особенно много предметов художественного ремесла извлечено из курганов села Гнездово, Смоленской области, где в старину обитали кривичи. На одной бляшке мы видим голову филина с ушами и глазами, странно напоминающими человеческие. В другой застежке представлена человеческая голова в головном уборе с ясно обрисованными чертами лица и большими глазами (стр. 24). К ней как бы подкрадывается змея, хвост которой образует завиток в виде восьмерки. Благодаря завиткам головного убора и заостренности головы книзу она сливается со змеей. Перед нами разумное человеческое существо, наделенное змеиной изворотливостью, — подобие тех оборотней, которыми изобилует древнейшая поэзия славян.
Нужно сравнить эту бляшку из Гнездова со значительно более ранней скифской золотой бляшкой из Полтавщины (стр. 25), чтобы заметить в этих двух произведениях художественного ремесла черты двух глубоко различных пониманий художественного образа. В сущности, и в Полтавской пластинке мы имеем изображение человеческой маски; в ней представлена женская голова с расчесанными на пробор волосами. Но смысл этого изображения совсем иной. То художественное направление, которое нашло себе выражение в изделиях вроде гнездовской бляшки, вело к слиянию человеческой фигуры с причудливым сплетением линий узора, к подчинению образа человека стихии природы. Второе направление вело к поискам человеческого идеала и утверждало понимание человека как разумного существа, противостоящего стихии. Хотя и в скифской бляшке живой человеческий образ подчинен отвлеченногеометрическому началу, но на этот раз побеждает не извилистое и неуловимое плетение линий, а ясный, спокойный и замкнутый контур — овал, круг — мотивы, которые и в дальнейшем любили русские художники. Первое направление в древнеславянском искусстве сближало его с ранне-средневековым искусством Западной и Северной Европы, но оно не оставило на Руси глубокого следа. Второе направление, в которое через посредство скифов вошли традиции античной классики, оказалось более плодотворным, особенно после возникновения у славян государства и развития монументальных форм искусства.
В бляшке из Белогорской пустыни, Курской области, представлены два хищных, похожих на шакалов зверя, с вытянутыми головами, обращенными друг к другу. Если смотреть на бляшку сбоку, можно подумать, будто это живой зверь смотрит на свое отражение в воде. Но стоит повернуть бляшку, и мы заметим на земле, по которой ступает зверь, человеческую голову, под ней подобие второй головы, и тогда ноги зверей начинают восприниматься как руки и ноги странного человекоподобного существа (стр. 26). Вряд ли в основе этого изображения лежит сюжет сказания о человеке в плену у животных, наподобие Даниила во рву львином (cp. I, 185).
Золотая бляшка. Из Полтавщины
Но несомненно, что и на этот раз мастер добился большой выразительности путем слияния фигуры человека и зверя.
Вся застежка воспринимается как единое целое, даже интервалы между ногами животных носят ритмичный характер.
В приведенных изделиях славян трудно усмотреть последовательность исторического развития. Что же касается так называемых турьих рогов из кургана Черная могила в Чернигове, то они, несомненно, характеризуют наивысшую ступень в развитии древнеславянского искусства (стр. 27). Они относятся уже к X веку, ко времени после сложения государства и возникновения княжеской власти. Турьи рога представляют собой парадную посуду, быть может, связанную с поминальным обрядом. В рельефе, украшающем края одного из черниговских турьих рогов, живо отразились древнейшие славянские воззрения и художественные вкусы.
На одной стороне рога представлена пара чудовищ, соединенных между собой пальметкой. Эти крылатые чудовища превосходят все остальные своими размерами. По правую сторону от них расположен зверь с высунутым длинным языком, рядом с ним — громадный петух. По другую сторону от чудовищ виднеются птица, два зайца и два сцепившихся клубком зверя меньшего размера. На противоположной стороне рога изображены две маленькие бегущие человеческие фигурки с луками в руках.
Высказывалось предположение, что на турьем роге представлена охота; называли сказочные сюжеты в качестве отдаленного прототипа изображения. Действительно, здесь впервые в истории славянского искусства представлены не обособленные фигуры животных и людей, а сделана попытка связать их друг с другом. Впрочем, не следует забывать и того, что растянутый по круглому ободу рельеф никогда не воспринимался так, как на нашем рисунке, то есть весь сразу. Фигуры расположены в нем либо разрозненно, либо попарно, строго симметрично, как это было в белогорской бляшке со зверями (ср. стр. 26). Понятия о фризовом развитии действия, о движении и о последовательности событий, видимо, еще не существовало. При всем том мастеру турьего рога удалось передать в рельефе то представление о нераздельном единстве мира животных, птиц и растений и о зависимости человека от природы, которое дает о себе знать и в древнеславянской поэзии. В рельефах турьего рога это сказалось в том, что фигуры людей несоразмерно малы в сравнении с огромным петухом и зверями, и в том, что растительный орнамент на верхних бляшках растянут по всему рельефу, наконец, и в том, что хвосты зверей и птиц расцветают пальметками и образуют переплетающиеся орнаментальные жгуты. Впрочем, в задачи мастера не входило полностью растворить фигуры в орнаменте. Недаром серебряные фигуры резко выделяются на золотом фоне, покрытом мелкими точками, а контуры их подчеркнуты чернью. В целом турьи рога свидетельствуют о значительных успехах в развитии славянского художественного ремесла X века.
