Всеобщая история искусств. Русское искусство с древнейших времен до начала XVIII века. Том 3 - Алпатов Михаил Владимирович
Немногочисленные остатки древнейшего искусства Новгорода говорят о том, какие высокие художественные ценности были положены в основу его дальнейшего развития.
С принятием христианства в Киеве развивается искусство книги. Русские люди научились с благоговением относиться к книгам. «Великая бывает польза от книжного учения», восторженно восклицает летописец. Правда, книги, писавшиеся на пергаменте и требовавшие большого труда, были дороги и представляли собой большую редкость. В их убранстве и украшении русские мастера рано достигли высокого искусства.
7. Дмитрий Солунский. Мозаика Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве
Одним из самых ранних произведений русского книжного искусства является евангелие, созданное в Киеве диаконом Григорием для новгородского посадника Остромира. Книга эта носит парадный характер: текст в ней написан крупным уставом в два столбца, начальные страницы украшены заставками с золотом, золотом тронуты и заглавные буквы. Три миниатюры авторов евангелия носят характер самостоятельных изображений. Евангелист Марк (70) поднимает голову и внимательно всматривается в небесного посланника. Евангелист Лука привстал со скамьи и молитвенно протягивает к нему руки. Киевский мастер хотел вложить в свои фигуры больше чувства, порыва и отступил от принятого вто время типа склоненного над работой евангелиста (I, 174). Сходство евангелистов с апостолами Софийского собора говорит о том, на каких примерах монументальной живописи воспитывался киевский миниатюрист. Фигура Марка заключена в обрамление в виде квадрата с полукружиями по сторонам. Все поле за ним покрыто лилиями, уголки — пальметками. Заключенная в подобное обрамление фигура приобретает характер символического знака. Золотые контуры этих миниатюр говорят о влиянии перегородчатой эмали, в производстве которой киевские мастера того времени достигли больших успехов.
К типу роскошно украшенных рукописей примыкает и так называемая Трирская псалтырь. Гораздо скромнее по выполнению миниатюра Изборника Святослава с изображением князя и его семьи (1073). Хотя Святослав представлен в княжеской темносиней мантии и собольей шапке, но и он и его близкие держатся очень просто и лишены атрибутов власти, которыми изобилуют современные им миниатюры, прославляющие германских императоров.
В миниатюрах XI века изображение храма часто служит обрамлением фигурной композиции или украшением пустой страницы. В написанном для Юрьева монастыря в Новгороде Юрьевском евангелии на графический язык красного и белого переведен подобный мотив однокупольного храма (стр. 59). Нужно сравнить это изображение с отделенным от него всего лишь одним столетием рельефом черниговского рога (стр. 27), чтобы убедиться, что значило для русского искусства истекшее столетие. Правда, теперь исчезло ощущение сказочного в жизни природы, ее изменчивости и движения. Зато завоевано было понимание красоты как порядка, симметрии и ритма. Как и в рельефах рога, здесь нет вполне развитого действия. Вокруг одноглавого храма с его процветшим крестом, похожим на древо жизни, собрались павлины, голуби, орлы и пантеры. Звери лишены своей первобытной дикости, но не имеют и традиционного в христианской иконографии символического смысла; только головы орлов почему-то окружены нимбами. В этой заставке церковное здание, как воплощение созданного человеком порядка, подчиняет себе жизнь природы. В сущности, и растительные мотивы превращены в геометрический узор, заполняющий стены Храма. В миниатюре Юрьевского евангелия не менее ясно, чем в монументальном искусстве, отразился тот перелом в художественных воззрениях славян, который произошел в начале XI века.
Мозаики собора Михайловского Златоверхого монастыря были выполнены через тридцать-сорок лет после софийских. В то время в Киеве уже складывались новые общественные отношения, которые позднее дадут о себе знать в художественных произведениях, характеризующих следующую ступень развития русского искусства. Но по характеру своего выполнения михайловские мозаики еще близки к софийским. В украшении храма принимали участие мастера, которые прибыли в Киев из Царьграда. Недаром в русской надписи имеется ошибочное повторение одного и того же слова, которое объясняется тем, что мастера не понимали воспроизводимых ими начертаний. Однако эти мозаики никак нельзя считать византийским произведением, случайно занесенным в Киев. Они характеризуют изменения в художественных, воззрениях, происшедшие со времени выполнения софийских мозаик.
По своему общему иконографическому типу михайловские мозаики примыкают к софийским: в алтаре, как и в Софии, было изображено причащение апостолов. Их различия вытекают из тех успехов, которые за это время сделало просвещение в Киевской Руси, из того, что в связи с этим обогатилось и углубилось понимание человека. В софийской мозаике причащение было представлено как торжественный обряд, в котором каждая фигура неукоснительно подчиняется общей закономерности. В михайловской мозаике перед нами более живая и свободная сцена. Фигуры выстроены не в один ряд, но образуют разнообразные группы. Направляясь вместе со всеми к алтарю, каждый апостол держится по-своему. Павел весь изогнулся и покорно протягивает руки, чтобы принять причастие. Матвей с умным старческим лицом более сдержан. Андрей остановился, положил одну руку на грудь и протягивает другую. Некоторые апостолы беседуют друг с другом.
Одна из самых замечательных фигур среди мозаик собора Михайловского монастыря — апостол Марк, который поворачивается в полоборота к соседу, словно обращая к нему свою речь (71). Нужно сравнить голову Марка хотя бы с Григорием Нисским в Софийском соборе (ср. 5), чтобы увидеть, как углубилось выражение человеческого чувства в михайловских мозаиках. Если у Григория глаза напряженно остановились, то в михайловской мозаике глубоко посаженные глаза Марка бросают красноречивый лучистый взгляд, полный теплоты и понимания. Перед нами не суровый, бесстрастный проповедник, а живой, мыслящий человек, похожий не столько на святого, сколько на древнего философа. Соответственно этому изменился и самый способ передачи фигуры. Здесь почти исчезают резкие контурные линии софийских мозаик. Камушки мозаики расположены с тонким расчетом, чтобы они строили форму, лепили объем. Мягкая закругленность головы гармонирует с широким контуром, очерчивающим плечо и руку.
В те годы, когда на стенах Михайловского собора возникали эти образы, слагавшиеся на Руси новые представления о человеке давали о себе знать и в русской письменности, в частности в сочинениях Владимира Мономаха. Это был человек, закаленный в боях и вместе с тем образованный, начитанный. Суровые нравы того времени, готовность в любой момент пустить в ход оружие наложили на него свой отпечаток. Но его не покидало сознание долга и высокого призвания. Русские люди еще и раньше ценили мужество в бою и воинскую доблесть.
Заставка. Юрьевское евангелие
Теперь они научились ценить и нравственную красоту подвига. В своем поучении детям византийский император Константин Порфирородный допускал и коварство по отношению к «варварам». В отличие от него Мономах призывает детей к верности слову, к сознанию долга. Есть нечто глубоко привлекательное в задушевном тоне его «Поучения», в самой простоте его обращения к читателю, нечто подкупающее в искренности, с которой он повествует о своих тревогах, в его настойчивых призывах соблюдать нравственный закон. В михайловских мозаиках образ человека близок к тому, который обрисован был Мономахом.
Среди мозаик Михайловского монастыря одна из самых замечательных — это изображение Дмитрия Солунского (7). Русское государство с самого начала своего существования жило под постоянной угрозой нашествия кочевников. Ратное дело издавна было почетным делом князя и его дружины. После принятия христианства эта борьба приобрела в глазах современников возвышенный характер борьбы не только за свою землю, но и за свою духовную культуру, за веру отцов. Вот почему образ воина-патриота, защитника родной Солуни, для русских людей того времени имел значение высокого примера. В Дмитрии Михайловского монастыря, в самой позе его проглядывает воинский пыл и готовность отразить натиск врага. Его вооружение — меч, щит и копье — составляет неотъемлемую часть его образа. «Князь бо не туне мечь свой носит», — говорится об одном князе в летописи более позднего времени. При всем том Дмитрия нельзя назвать воплощением слепой силы. Взволнованность чувствуется и в его фигуре и в его тревожном, вопросительном взгляде.
