Валерий Харламов - Макарычев Максим Александрович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Валерий Харламов был душой любой компании. Но в силу природной скромности, перенятых от отца сдержанности и определенной закрытости не был склонен к выпячиванию себя и монологам о «себе любимом». «У Валерки характер был замечательный, нрав компанейский. Вместе с тем, несмотря на компанейский и общительный нрав, он избирательно относился к дружбе, не перед всеми распахивал душу. Он дружил с узким кругом людей. У него был друг Малец, Валерка Васильев, Лутченко. Я был его другом», — вспоминал Вадим Никонов.
«Друг это, по моим представлениям, человек, который всегда тебе поможет, человек, которому можно довериться в любой ситуации. Друг поймет твое настроение и поспешит принять какое-то участие в твоих заботах, если у тебя неприятности или просто плохое самочувствие. И таких друзей у меня много. Если речь идет о дружбе, я — везучий человек», — писал Валерий Харламов в автобиографии.
После женитьбы, рождения сына, а потом и дочери Бегониты — названной так в честь его мамы — Валерий стал много времени уделять семье и реже встречаться с друзьями, которые не играли в ЦСКА. Больше виделся с Борисом Михайловым, Владимиром Петровым и Владимиром Лутченко. Не так как хотелось, но часто встречался с Мальцевым. «Как договаривались о встрече, когда не было мобильников?» — спрашиваю у Мальцева. «Интуиция, — с улыбкой на лице отвечает двукратный олимпийский чемпион. — Звонили на базу друг другу и так договаривались. Да и Валерка уже знал с годами, когда меня можно застать дома или в каком-нибудь любимом месте. От базы ЦСКА в Архангельском до нашего динамовского Новогорска 18 километров. Иногда заезжали друг за другом».
«Мне довелось пересекаться с Валерой в самых различных обстоятельствах. Вспоминается то, что он был очень общительный и добрый парень. У него не было никаких заморочек, позерства, голова никогда не кружилась от успеха, несмотря на то, что он стремительно, как метеор, оказался в центре внимания многих людей: специалистов, игроков, тренеров, болельщиков, номенклатурной и прочей элиты, которая хотела познакомиться с ним», — рассказывал Владимир Писаревский. Он же вспомнил один эпизод, который говорит о скромности Валеры:
«Однажды мой друг, который работал в ресторане “Яр”, тогда — “Советский”, пригласил меня прийти поужинать. Благо идти мне было относительно недалеко от дома, а хоккейный сезон уже закончился. Подхожу к главному входу и вижу, как около него стоит одинокий Валера Харламов, одетый по-спортивному, в желтую куртку. Грустный какой-то был, что на него, в общем-то, и не похоже. Подхожу, мы тепло приветствуем друг друга. “Пойдем, говорю, Валера, внутрь, поужинаем”. — “Не могу, меня не пускают, дескать, мест нет, да и одет я неприлично”, — признается Харламов. Я в шоке: “Тебя и не пускают?!”».
Изумлению Писаревского не было предела. Это случилось как раз после суперсерии 1974 года. С учетом того, что в лицо Валерия Харламова к тому времени знало почти все население страны, ситуация выглядела более чем странной. «Вот такая ситуация, Володя, — улыбнулся Валерий Харламов. — В Канаде и США у меня был бы собственный ресторан. А здесь в родной “Советский” игрока советской сборной не пускают». Швейцар скрылся за дверьми ресторана, и комментатор был вынужден постучать в дверь, попросив вызвать своего друга, который работал в заведении шеф-поваром.
Друг Писаревского обомлел, когда узнал, что швейцар не пускает в ресторан самого Харламова. Швейцар, отставной офицер, понял, что ему не избежать скандала. Двери перед игроком распахнулись настежь. Ресторан был полон людей, и Харламов в своей желтой спортивной куртке шел под овации посетителей. Смолкла музыка на сцене, многие норовили пригласить его за свой стол. Но Харламову и Писаревскому выделили место в укромном уголке, где они относительно спокойно, если можно назвать спокойным постоянные подходы к столу «визитеров с бутылками шампанского от такого-то стола», поужинали.
Харламов был начисто лишен накопительства и меркантильности. «Никогда не забуду интервью, которое однажды дал мне Юрий Ляпкин, — признавался Григорий Твалтвадзе. — Я пытался задать какой-то полупровокационный вопрос, типа, был ли Харламов среди тех хоккеистов, которые что-то возили из-за границы на продажу. Юрий Евгеньевич посмотрел на меня сердито и недоуменно: “Кто, Валерка? Да ты что, спятил?! Он кроме дисков ничего не возил. Он был помешан на музыке. И при этом одевался ‘с иголочки’ ”».
Модники они с Мальцевым были знатные. «Мальцев и Харламов были не только самыми талантливыми представителями своего хоккейного поколения, но и законодателями мод в хоккейном и спортивном мире страны. Только они двое могли позволить себе в те суровые времена “морального облика строителя коммунизма” выходить на лед с золотыми цепями на шее в палец толщиной — просто потому, что это им нравится. Как бы показывая молодым: будешь играть так же блестяще, как и мы, будешь таким, — рассказывал Григорий Твалтвадзе. — Но, на мой взгляд, это не было пижонство. Просто и Валерий Харламов, и Александр Мальцев самыми первыми из хоккеистов подхватывали моду того времени. Помню, как, работая в “Гудке”, оказался в аэропорту Внуково в 1977 году, куда с неудачного для себя чемпионата мира возвращалась наша хоккейная сборная. Вышли наши хоккеисты, идут с грустными лицами, один на другого похож. И вдруг на этом общем фоне озаряет вспышка: из-за спин возникают два неразлучных друга Мальцев и Харламов. Степенно, широко улыбаясь, одетые по последнему слову моды, идут, как люди из другого мира, как голливудские актеры, как два человека, только что сошедшие с подиума».
Кстати, у двух друзей был интересный ритуал после того, как они возвращались на родину. «После прилетов в Шереметьево из зарубежных поездок у нас с Валерой была традиция. Мы с шоферами за рулем, каждый на отдельной машине, выезжали на Ленинградское шоссе, заезжали в один из продуктовых магазинов и брали две бутылки полусладкого шампанского на двоих. Вставали где-нибудь недалеко от трассы и пили игристое. Удовольствие блаженное получали. От возвращения домой. От того неповторимого игристого. Потом потихоньку разъезжались по домам. Доложить родным о наших победах», — с улыбкой вспоминал Александр Мальцев.
Но вернемся к разговору о моде. Харламов очень любил цветные рубашки, они для него были символом радости и солнечного настроения. Предпочитал рубашки с большим отворотом и модные брюки, которые всякий раз надевал, не только отправляясь на юг, но и, как говорится, «выходя в свет». «Очень хорошо одевался. Вкус был хороший. С него брали пример не только хоккеисты и другие спортсмены, но и московские модники. Любая одежда на нем хорошо сидела. Ведь у него великолепнейшая фигура была. Он же невысокого росточка был, но весь такой точеный, такой атлетичный. Мускулы, ноги накачанные, ну очень красивая фигура была. Лицо обаятельное, с великолепной улыбкой доброй, не было у него злобы в глазах. Добрейший был парень», — признавалась Татьяна Блинова.
«Он очень следил за собой, модно, со вкусом одевался, последнюю копейку тратил на то, чтобы и жена была одета красиво, и сам он, и дети. У них семья красивая очень была. И он всегда подарки привозил маме, папе», — вспоминал Владимир Винокур.
«Как он садился в свою злополучную “Волгу” после игр или тренировок?! Это нужно было видеть. Вид у него был совершенно фантастический. Если он надевал джинсы, то с ними — клетчатый пиджак с широкими рубашками с длинным воротником, которые тогда назывались “батниками”. Купить их можно было только по блату или в “Березке” (фирменных магазинах, торговавших за иностранную валюту либо сертификаты, чеки. — М. М.). Когда Валерий Борисович шел к своей машине, ты понимал, что это человек не из этой жизни. Но он этого заслуживал. Откуда идет его любовь к музыке, которую в СССР мало кто слушал? Ведь он не учился этому, не посещал музыкальную школу. Но чувство прекрасного от Веласкеса или Сервантеса в нем было. Я думаю, что это в большей степени материнские гены. Это очень тонкий вкус. Изящное отношение к жизни. Он был дворянин. Испанский дворянин. Идальго с Ленинградки. И это дворянство проявлялось не только на льду» — так образно сказал о Харламове Григорий Твалтвадзе.
