Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович (читать хорошую книгу полностью txt, fb2) 📗
Тем временем в народе даже в 1930 году, после всех истребительных дискуссий с правыми, поколебалась, но не исчезла вера в единство генерального секретаря и председателя Совнаркома. Тем более что Рыков оставался на посту — и слишком долго, по послереволюционным меркам, они правили вместе. Слухами земля полнилась: «Кто нами правит — неясно. То говорят о союзе Сталина с Рыковым, то о каком-то „посрамлении“ Молотова, то о сумерках Сталина, о том, что будто его не то били, не то ранили на заседании секретариата» [150] — это запись из дневника историка Ивана Шитца, который неприязненно относился к революции, но остался на родине и в то время работал редактором Большой советской энциклопедии. Его дневник полон жалоб на материальные трудности, к политике правительства он относился скептически, но слухи транслировал с аналитическим отбором — как профессиональный историк. Нужно заметить, что Шитц относился к той части интеллигенции, для которой Рыков был таким же радикалом, как и все большевики. Он не восхищался НЭПом, кроме того, считал председателя Совнаркома одним из тех, кто НЭП свернул — ради новых авантюр, которые, как считал историк, чреваты только новым голодом и закручиванием гаек. В детали партийной дискуссии Шитц в 1930 году не вдавался — и, по-видимому, не он один.
6. «Путается в ногах»
Правую оппозицию, как водится, добили после раскаяния. Это произошло в июле 1930 года, на XVI партийном съезде. Накануне съезда ходили слухи, что Рыков со товарищи готовят «дворцовый переворот» против Сталина, но на фракционных собраниях лидеры оппозиции (бывшие?) отказались от такого разворота. И все-таки во многих партийных организациях накануне съезда шли дискуссии, которые показывали, что потенциальных сторонников у правых немало. А на съезде обсуждение политической программы в значительной степени ограничилось избиением уклонистов. Открыл съезд Михаил Калинин, сразу напомнивший о правоте «лозунга, впервые выдвинутого т. Сталиным о сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса» [151].
Потом зачитывались приветствия от пролетарских районов и колхозов, выстроенные по одинаковому шаблону: восторг и энтузиазм от размаха социалистических преобразований, призыв покарать сторонников правыхкак отступников, готовность выполнить пятилетку в четыре года. Непременно звучали и здравицы в честь Сталина, сразу определившие дух съезда, непохожего на предыдущие партийные форумы, слишком помпезного по духу.
Прямые нападки на Рыкова начались с выступления секретаря Челябинского окружного комитета ВКП(б) Алексея Финковского. Он обвинил председателя Совнаркома в великой крамоле — в отстаивании «правого курса» в его выступлении на X Уральской областной партийной конференции в июне 1930 года. Первый секретарь Нижне-Волжского крайкома Шеболдаев во вполне яростной речи потребовал удаления «правых» как «непосредственной агентуры кулачества в нашей партии» из состава ЦК. Свою речь он завершил энергичными словами: «покончить и добить» [152].
Лучший оратор сталинской группы — Сергей Киров — требовал, чтобы они признали свою платформу «кулацкой программой», ведущей к гибели социалистического строительства, и заявлял, что «каждый лишний процент темпа в нашей индустриализации, каждый лишний колхоз — все это было достигнуто не только в борьбе с кулаком и прочими контрреволюционными элементами в нашей стране, это было достигнуто в борьбе против тт. Бухарина, Рыкова, Томского и Угланова» [153]. Не менее хлестко выступал против правых Рудзутак. Бухарин на съезде отсутствовал, болел.
Нарком внешней и внутренней торговли Микоян — как практик — критиковал Рыкова так обстоятельно, что в нем уже видели будущего главу правительства. «Виднейшие члены ЦК, в прошлом — лидеры нашей партии», по словам наркома, превратились в «глашатаев интересов чуждых классов» — это был явный удар по правым. Он бил по правительству, в котором сам работал, за халатность: «Наша страна, будучи нищей, является самой расточительной в силу своей отсталости» [154].
Наконец, после такой «артподготовки», 29 июня слово предоставили Томскому, а затем и Рыкову. Каялись оба. Томский обстоятельно разъяснил: «Мы („правые“) были неправы в том, что, начиная с июльского Пленума ЦК 1928 г., считали, что трудности хлебозаготовок можно смягчить путем уступок среднему крестьянству, сохраняя и развивая товарные отношения с деревней. Партия приняла иные решения, и мы целиком и полностью подчиняемся им. Мы недооценивали возможности ускоренной индустриализации, ее роли в социалистическом переустройстве страны — и вновь признаем свои ошибки» [155].
Рыков повторил аргументы Томского, а упреки Финковского парировал тем, что тогда, на Урале, он, Рыков, не раз цитировал Сталина… Аудитория сразу встретила его не слишком доброжелательно, с колкими возгласами.
Потом Рыков говорил об экономике, отчитывался, но в ответ слышал свист. Он каялся, признал роковую ошибочность своих взглядов в 1928–1929 годах и обещал, что обязуется «сделать все, что найдет необходимым съезд, для того, чтобы последствия этих ошибок как можно скорее изжить». Провожали его с трибуны безо всякого почтения. Во время речей Рыкова, Томского, Угланова не прекращались презрительные реплики. Впрочем, отсутствовавшего Бухарина критиковали чаще и жестче, а видимость уважения к главе правительства все-таки сохранялась. Это сказывалось в некоторых выступлениях. Так, первый секретарь Уралобкома И. Д. Кабаков упрекнул Рыкова в недооценке классовой борьбы, но заметил, что «За время от Уральской конференции до ХVI съезда он (Рыков — прим. А. З.) резко изменился в лучшую сторону» [156]. Окончательной победы над правыми съезд не принес: эту задачу сталинская группа отложила на потом. В составе ЦК, избранного делегатами съезда, остались Бухарин, Рыков, Томский. Скорее всего, всеобщая сплоченность вокруг фигуры Сталина была во многом внешней, даже притворной.
Рыкова даже избрали в Политбюро — единственного из всех «уклонистов» и признанных «оппозиционеров», левых и правых. Сохранил он и пост председателя Совета народных комиссаров СССР, а также Совета труда и обороны. По всем статьям — второй человек в государстве. К тому же он остался одним из всего лишь двоих членов Политбюро, избранных в этот ареопаг еще при Ленине, — наряду со Сталиным. Все это — громкая вывеска, но она уже мало что значила. Делегаты съезда увидели капитулировавшего политика. Оставалось только гадать — он отказался от амбиций навсегда или на время? В кругу Сталина не сомневались, что отставка Рыкова — дело времени, просто генеральный секретарь осторожничает и старается провести эту рокировку как можно аккуратнее. Работал он после съезда инертно, перепоручив все дела заместителям.
В одном из последних своих обстоятельных (там, например, имелся интересный анализ европейской и американской экономики) докладов в ранге председателя Совнаркома Рыков говорил, что страна находится на подъеме, что в предстоящем 1929/30 году государственный бюджет вырастет на треть, а особенно вырастет государственное производство и коллективные хозяйства на селе. Рыков связывал проблемы «с мелкобуржуазным характером нашей страны, которые вытекают из недостатка товаров, из недостаточной развитости промышленности, особенно тяжелой, из отставания сельского хозяйства, из невозможности удовлетворить полностью спрос населения, хотя мы в этом году в состоянии его обеспечить несколько выше, чем в прошлом. При быстром темпе социалистического строительства, при непосредственном вовлечении в это строительство самого многочисленного в нашей стране класса — крестьянства преодоление этих затруднений и осуществление всего плана социалистической индустриализации и реконструкции не могут не быть связаны с усилением классовой борьбы в деревне, не могут не вызывать и у правительства необходимости применения в некоторых областях работы наряду с мерами убеждения принудительных мер для борьбы с враждебными социалистическому строительству классовыми силами. Эти принудительные меры и меры общественного давления были применены, в частности, в области хлебных заготовок» [157]. То есть, представьте, Рыков благословлял чрезвычайщину на селе, с которой так отчаянно сражался. Это было еще одно свидетельство слабости, неспособности к борьбе. Но противники сомневались: не хитрит ли Рыков, не маскируется ли?.. И его продолжали теснить по всем фронтам.
