На дне блокады и войны - Михайлов Борис Борисович (книга жизни txt) 📗
Связисту положено сразу после выбора минометной ротой огневой позиции вешать за спину одну катушку кабеля длиной 200–300 метров. Дело это муторное, особенно в наступлении, когда все вокруг переменчиво и не знаешь, понадобиться ли твоя работа. Бывало, рискуя жизнью, протянет связист провод, все наладит, можно стрелять, а… немцы ушли. Надо «мотать обратно» и догонять своих, таща на себе тяжелые катушки, которые обычно везут на подводах.
Частенько же мы поступали так.
Минометные позиции, как правило, находились где-то между штабом батальона и КП стрелковых рот. Мимо нас (или поблизости) проходил их провод. В этот провод «врубались» наши телефонисты с позиции и с НП. Поступать так «нехорошо, но можно». Таким образом я, взяв трубку на НП, слушал не только указания своего командира роты, но и все переговоры, которые вел командир стрелкового батальона с ротами. Одновременно с этим, находясь непосредственно в боевых порядках пехоты и зная коды переговоров, я отлично понимал неумело зашифрованные команды и видел, как они выполняются.
Сейчас я попробую всего один раз подробно (хотя и несколько нудно) описать рядовую атаку тех времен и больше не буду. Это надо для того, чтобы читатель мог сравнить атаки, в которых «участвовали» члены Союза писателей и рядовые пехотинцы (на примере нашего полка и нашего времени — конец 1944 г).
Итак.
Разговор двух телефонистов.
— Командир полка приказал взять высоту любой ценой. Говорит, мы задерживаем наступление дивизии…
— Так вона ж гола. Як на неі лізти?
— А я почем знаю.
Я слышу этот разговор и беру трубку у телефониста. Командиру стрелковой роты ст. лейтенанту Аничкину звонит комбат. У телефона сидит дежурный телефонист:
— Где Аничкин?
— Командир роты ушел в цепь.
— Посылайте к нему связного, пусть подымает роту.
КП комроты метрах в полутораста за мной. Я вижу: ст. лейтенант Аничкин никуда не уходил. Он сидит рядом с телефоном и, как маленький ребенок, хочет оттянуть время бессмысленной атаки. У него в роте осталось человек 20–30 и посылать их на штурм голой укрепленной высоты бесполезно. Минут через десять снова звонок:
— Где Аничкин?
— Аничкин слушает!
— Что слушаешь… твою мать! Подымай людей! Атакуй!
— Так может быть, товарищ капитан, наши артиллеристы помогут?
— Какие тебе артиллеристы?! Из-за этого вшивого пупа снаряды изводить! — Комбат замолкает, потом бросает:
— Ладно, сейчас помогут.
Артиллеристы — это мы, минометчики, да недавно появившиеся в батальоне две противотанковые пушки, «сорокопятки».
Дальше по тому же проводу комбат дает команду Грешнову, тот мне. Я передаю координаты Юрке. Он — старший на позиции.
Все, кроме полкового и более высокого начальства, «тянут резину».
Метрах в десяти от меня в маленькой ямке-окопчике лежит недавно появившийся у нас командир стрелкового взвода— младший лейтенант. Ему еще нет девятнадцати. Это его первая атака…
…Треск кустов… Над головой пулеметная очередь… и рядом со мной падает связной Аничкина. Спрятавшись за куст, он кричит мл. лейтенанту: «Командир приказал подымать взвод, как только кончится артподготовка». Он добавляет еще что-то и исчезает в кустах, чтобы, играя со смертью, разыскать других взводных и передать им приказ.
Артподготовка, как понимает читатель, это огонь нашей минометной роты. «Шесть мин, беглый огонь!»— кричит на позиции Юрка. Я смотрю в бинокль. Хоть бы увидеть, услышать! Ведь разрыв 82-миллиметровой мины хорошо виден на голом месте и в сухую погоду (на такырах под Термезом). А когда все мокро и сильно заросло мелким кустарником!.. Будто совсем рядом за спиной чавкают минометы. Даже слышно, как летят мины… разрывы… Но солдаты не подымаются. Никто не хочет верить, что это и есть «артподготовка».
Опять появляется связной.
Ближе всего к мл. лейтенанту лежит Гречко— обстоятельный уже пожилой украинец, попавший на передовую из обоза за какую- то провинность.
— Гречко, короткими перебежками, вперед!
— А що мені, нехай сержант піде першим. Він позаду, — огрызается Гречко.
— Я тебе приказываю! — Взрывается мл. лейтенант. Но Гречко просто молчит.
Мл. лейтенант чуть приподымается, пытаясь достать Гречко стволом автомата… Пулеметная очередь от немцев… Гречко пугливо поджимает под себя ноги. Мл. лейтенант переключается на других солдат, но те, видя беспомощность командира, не торопятся выполнять его команды… Наконец, кто-то перебегает за соседний куст. За ним второй… третий… Немцы не стреляют. Мл. лейтенант вскакивает в полный рост: «За мной! Вперед!.. Ура-а-а!!» За ним устремляются некоторые солдаты… Метров через двадцать мл. лейтенант падает на голом месте. Пытается приподняться. Кричит. Потом зовет на помощь и сам того не ведая, перед смертью служит для немецких снайперов подсадной уткой. Но… селезней среди нас нет. Немцы с высоты открывают огонь. Все прижались к земле. И я тоже, хотя вижу, как быстро кровенеет гимнастерка мл. лейтенанта: надо как можно быстрее зажать рану… Атака захлебнулась и вырвавшиеся вперед живые солдаты отползают за кусты.
Через какое-то время сзади в кустах появляется тот самый сумрачный парторг, который на Днестре принимал меня в кандидаты в ВКП(б). У него в руках «ТТ».
— Офицеры есть?! Коммунисты, ко мне!
Офицеров нет. Двое сержантов-коммунистов ползут к нему в кусты.
Там, в пехотной цепи, к парторгу и сержантам присоединились ком. роты, комсорг батальона.
Мат… Телефонный провод раскаляется, дергается и искрится от мата… в кустах замелькали связисты-разведчики артиллерийских батарей… И вот на вершине высоты размашистым, заранее победным фонтаном взметнулся разрыв первого тяжелого снаряда.
«Огонь! Пощады не будет! Вперед… вашу мать!» Парторг с размаху бьет палкой солдата — «пошел!!» Один за другим, уже не подгоняемые офицерами и не хоронясь за кустами, не прислушиваясь к цоканью пуль, бегут, падают, снова бегут солдаты. Там за высотой слышны частые автоматные очереди. Это полковая рота автоматчиков зашла в тыл немцам.
«Ура-а-а-а…» Без бинокля видно, как серые, набухшие водой шинели мелькают в кустах на берегу ручья, пытаясь найти брод… Вот они лезут по склону… Я переношу огонь на самую вершину. Мимо на плащ-палатках волокут в тыл забинтованных то ли живых, то ли уже Богу душу отдавших пехотинцев… Бой медленно затихает. Высота наша…
Помню, еще в 50-х годах я рассказал этот случай своему тестю — кадровому военному, всю войну преподававшему в далеком тыловой училище.
— Нет, Боря, ты не прав. На фронте все было не так! Ты почитай, что говорят и пишут фронтовики. И я читал рассказы участников боев, писателей-фронтовиков: «За Сталина!», «За партию!», «Умрем за Родину»…
Я молчал, ибо в нашем полку, в нашем батальоне за целый год кровопролитных наступательных боев ничего подобного не слышал, хотя все время находился на переднем крае.
И не я один. Сейчас Главлит разрешил публиковать, например, стихи Б. Слуцкого. Поэт Б. Слуцкий в 1942 году пришел на фронт следователем дивизионной прокуратуры, какое-то время побыл политруком батальона, а уже в 1943 году перешел в политотдел дивизии на должность инструктора (П. Горелик. Звезда, 1997, № 5). Кому, как не политруку, следователю прокуратуры Слуцкому знать, что было на линии фронта — на передовой.
