Падение Берлина, 1945 - Бивор Энтони (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Между тем прямой начальник французских эсэсовцев, рейхсфюрер СС Гиммлер, уже перешел свой Рубикон. "Преданный Генрих", как его называли в гитлеровском окружении, действовал, соблюдая все меры предосторожности. Он не обладал талантом заговорщика и не был убежден, что у него все получится. Но в игре, которую вел Гиммлер, он обладал одним очень сильным козырем Гитлер просто представить себе не мог, что рейхсфюрер СС, чьим устам принадлежал лозунг: "Моя честь - это верность", мог оказаться предателем.
Согласно свидетельству Шпеера, Гиммлер в то время был очень рассержен на фюрера - ведь вождь приказал лишить нарукавных шевронов дивизии СС, сражавшиеся в Венгрии. Но если бы Гитлер в этот момент приблизил к себе Гиммлера и оказал бы ему больше знаков внимания, чем Борману, то глаза рейхсфюрера наверняка бы вновь наполнились слезами умиления и он безоговорочно встал бы на сторону своего хозяина. Как результат, Гиммлер пребывал в нерешительности. А одной из его главных ошибок являлась неоправданная уверенность в том, что он представляет весьма желательную фигуру для западных союзников, поскольку только один рейхсфюрер может "навести порядок" в Германии{697}.
Во время первых двух встреч с графом Бернадоттом Гиммлер не отважился пойти дальше разговоров об освобождении заключенных из концентрационных лагерей. "Рейхсфюрер больше не отдает себе отчета о реальном положении дел"{698}, - сказал Бернадотт Шелленбергу после встречи с Гиммлером, произошедшей на следующие сутки после дня рождения Гитлера. Гиммлер не последовал совету Шелленберга, который предлагал ему свергнуть или даже убить человека, которому он раньше был так предан.
Тем не менее вечером 22 апреля Шелленбергу удалось убедить Гиммлера не возвращаться в бункер Гитлера, поскольку от Фегеляйна поступила информация, что фюрер пребывает в ярости. Шелленберг боялся, что если его шеф еще раз увидит Гитлера, то его решимость идти до конца ослабнет. Через своего связного Гиммлер предложил Гитлеру усилить оборону Берлина эсэсовским охранным батальоном. Фюрер немедленно согласился и показал на карте, куда это подразделение должно быть направлено. Ему предстояло занять позиции в Тиргартене, неподалеку от рейхсканцелярии. Гитлер приказал также перевести в надежное место видных заключенных, которых предстояло уничтожить в самый последний момент.
В ночь на 23 апреля Гиммлер и Шелленберг встретились с Бернадоттом в Любеке. Рейхсфюрер СС, уже осведомленный о желании Гитлера покончить жизнь самоубийством, наконец решился занять его место и начать переговоры с западными союзниками. Он сделал официальное предложение Бернадотту войти в контакт с англо-американским командованием и передать его желание договориться о прекращении огня на Западном фронте. Гиммлер обещал также что все заключенные из Скандинавии будут отправлены в Швецию. При этом Гиммлер, в типичном для него отрыве от реальности, продолжал задаваться вопросом, должен ли он при встрече с Эйзенхауэром кланяться ему или пожимать руку.
Для тех немногих евреев, которые еще оставались в берлинских тюрьмах, приближение Красной Армии означало либо скорый конец их кошмарному рабству, либо казнь в последний момент перед освобождением. Ганс Оскар Лёвенштайн был арестован в Потсдаме, а затем переведен в транзитный лагерь на Шульштрассе{699}, располагавшийся на севере Берлина, в Веддинте, в помещениях Берлинского еврейского госпиталя. Почти шестьсот человек, запертых на двух этажах здания, кормили лишь "водяным супом" с добавлением туда картофельных очисток и сырой свеклы. Среди заключенных было много полукровок, подобно самому Лёвенштайну. Нацисты называли их "метисами". Там были также и члены привилегированной группы евреев, находившихся под защитой ( "шутцюден"), в которую входили, в частности, лица, организовавшие берлинские Олимпийские игры. Не трогали пока и иностранных евреев, особенно из Южной Америки, родственники которых посылали эсэсовской администрации кофейные зерна.
Комендант лагеря, оберштурмбаннфюрер СС Доберке, получил приказ расстрелять всех его заключенных. Однако он нервничал и явно не торопился исполнять распоряжение. Дело в том, что к нему обратился выборный представитель от обитателей лагеря и сказал довольно простую вещь. "Война закончена, - услышал Доберке. - Если вы спасете наши жизни, мы спасем вашу". Был приготовлен большой документ, подписанный всеми заключенными, в котором говорилось, что оберштурмбаннфюрер Доберке спас их жизни. Спустя всего два часа после вручения этой бумаги заключенные обнаружили, что ворота лагеря распахнуты, а эсэсовская охрана исчезла. Однако радость освобождения оказалась несколько преждевременной. Появившиеся советские солдаты стали насиловать еврейских девушек и женщин, не зная, что ранее они были осуждены нацистами.
По мере приближения советских армий к Берлину они получали все больше приветствий от "настоящего интернационала, состоящего из бывших советских, французских, британских, американских и норвежских военнопленных"{700}. Навстречу русским частям двигались также колонны женщин и девушек, угнанных в Германию на рабскую работу из различных концов Европы. Маршал Конев наблюдал, как эти люди шли по дороге, стараясь ступать по следам от танковых гусениц, что гарантировало их от подрыва на мине.
Гроссман, находившийся в составе войск, наступающих на Берлин с востока, также видел сотни бородатых русских крестьян вместе с женщинами и детьми{701}. Он отмечал угрюмое отчаяние, которое было написано на лицах бородатых "дядек". По его словам, это были "старосты" и негодяи из полицейских подразделений, которых немцы забрали с собой в Берлин. Теперь у них не оставалось другого выхода, как быть "освобожденными".
Внимание писателя привлекла женщина, голова которой была повязана какой-то шалью. Она выглядела, словно пилигрим, кочующий по бескрайним просторам России. На плече она несла зонтик, к ручке которого была прикреплена огромная алюминиевая кастрюля{702}.
Гитлер еще не полностью воспринял идею переброски немецких частей с Западного фронта против русских, но Кейтель и Йодль уже считали, что альтернативы более не существует. Штаб ОКБ издал соответствующие приказы. Казалось, сбывались пророчества, основанные на сталинских подозрениях и советской политике отмщения врагу.
Сталина также мучили черные подозрения в отношении Польши. Он абсолютно не собирался следовать договоренностям о составе ее временного правительства. Желания польского народа для него ничего не значили, поскольку и так все было ясно. "Советский Союз, - писал Сталин президенту Трумэну 24 апреля, - имеет права добиваться того, чтобы в Польше существовало дружественное Советскому Союзу Правительство"{703}. Естественно, в устах советского лидера это означало правительство, находящееся под полным советским контролем. "Следует также учесть и то обстоятельство, - говорилось в послании, - что Польша граничит с Советским Союзом, чего нельзя сказать о Великобритании и США"{*11}. Теперь, когда Берлин был фактически окружен, Сталину не имело смысла смягчать свою позицию. Более того, Кремль и не подумал извиняться, когда в этот же день шесть советских самолетов атаковали по ошибке две американские крылатые машины и одну из них сбили. Все это происходило на фоне предыдущих советских обвинений в адрес ВВС США{704}.
Сталин все еще нажимал на двух своих маршалов, Жукова и Конева, стимулируя соревнование между ними. С рассвета 23 апреля разделительная линия между их фронтами была протянута далее от Люббена, но теперь ее вектор был направлен к центру Берлина. Правый фланг войск Конева устремился к Ангальтскому вокзалу. Один из танковых корпусов армии Рыбалко находился уже в пяти километрах от него - в Мариендорфе. До вечера 23 апреля Жуков не подозревал, что соединения 1-го Украинского фронта уже достигли германской столицы, и был чрезвычайно раздосадован, когда об этом сообщил связной офицер из танковой армии Катукова.
Выйдя вечером 22 апреля к Тельтов-каналу, три корпуса танковой армии Рыбалко целые сутки готовились к его форсированию. Серьезным препятствием на их пути являлись бетонные откосы и укрепления на северном берегу канала. Фольксштурмовцы не могли представлять серьезной опасности для частей 3-й гвардейской танковой армии, основу немецкой обороны в этом районе составляли 18-я и 20-я моторизованные дивизии. Советское командование заранее приказало артиллерийским частям прорыва подтянуться к каналу, однако все дороги были настолько перегружены автотранспортом и конными повозками, что их подход задерживался. Если бы силы люфтваффе оставались еще боеспособными, то советская техника, скопившаяся на дорогах, представляла бы для них превосходную цель. 48-й гвардейский стрелковый корпус прибыл на место вовремя и был готов форсировать водную преграду с ходу. Вскоре на месте оказалась и тяжелая артиллерия. Ее переброска стала отнюдь не простой вещью. К вечеру 23 апреля предстояло сосредоточить в этом районе почти три тысячи орудий и тяжелых минометов. На один километр фронта приходилось в среднем шестьсот пятьдесят стволов артиллерии, включая 152-миллиметровые и 203-миллиметровые гаубицы.
