Коротков - Гладков Теодор Кириллович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
С Кобуловым Коротков вполне ладил, поскольку в разговорах с ним старался не задевать его самолюбия, к чему Амаяк, как все кавказцы, был весьма чувствителен. Впрочем, Кобулов-младший был прекрасно осведомлен о том, что Коротков с берлинских времен вырос в одного из видных ответственных сотрудников внешней разведки, что он пользуется авторитетом у обоих наркомов — и Меркулова, и Берии. Потому и сам относился к Короткову если не как к ровне, то близко к тому.
Из тех, кто служил с Коротковым вместе в годы войны, сегодня жив только полковник Виталий Геннадиевич Чернявский. Ветеран внешней разведки, ныне литератор Чернявский закончил Московский институт стали в июне 1941 года и, естественно, был сразу призван в Красную Армию, причем по разнарядке ЦК ВКП(б). Диплом он защищал на так называемом спецфакультете по теме «Производство броневой стали». Должно быть, по этой причине его направили служить в Особый отдел (впоследствии особые отделы были преобразованы в военную контрразведку «Смерш»)… танковой бригады. Видимо, кадровики рассудили, что специалист по броне непременно должен разбираться и в танках.
Потом был фронт, участие в жестоких, кровопролитных боях под Ржевом — в истории Великой Отечественной войны этим сражениям отведено скромное место, не сравнимое ни с обороной Севастополя, ни со Сталинградской битвой, тем более — со штурмом Берлина. Только знаменитое стихотворение Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом» отражает всю трагедию и героизм советских солдат в этих боях.
В марте 1944 года старшего лейтенанта Чернявского после очередного переформирования бригады отозвали на краткосрочные курсы, а затем направили служить в дом № 2 на площади Дзержинского. Объяснение было простым: в личном деле офицера-фронтовика значилось, что он хорошо владеет немецким языком, что соответствовало действительности.
Виталий Чернявский вспоминает:
«Никогда раньше не думал, что мне придется когда-либо бывать в этом здании на площади Дзержинского, тогда еще не перестроенном, без нынешнего левого крыла. Вошел в четвертый подъезд по разовому пропуску, поднялся на седьмой этаж, отыскал в длинном коридоре дверь с нужным мне номером. Точно в назначенное время помощник провел меня в кабинет. Из-за стола поднялся молодой, высокий полковник. Фамилию я уже знал — Коротков. Должность — начальник отдела. Впрочем, что такое отдел в разведке, я тогда не представлял, понимал, однако, что раз им руководит полковник, значит, что-то вроде бригады или полка.
На столе перед ним лежала тоненькая папка — мое личное дело, которое я никогда не видел. Не положено. Коротков предложил мне сесть. Задал несколько вопросов, потом вдруг перешел на немецкий язык, в дальнейшем вся беседа и шла на немецком. То была проверка. Потом я узнал, что Коротков терпеть не мог сотрудников, не владевших иностранными языками, даже при наличии иных достоинств.
Потом он взял с этажерки, стоявшей возле письменного стола, толстую немецкую книгу. Развернул на первой попавшейся странице, предложил прочитать несколько абзацев и пересказать по-немецки их содержание.
На этом собеседование закончилось.
— Вы зачисляетесь на должность оперуполномоченного нашего отдела. Мы занимаемся разведкой в Германии, Венгрии, Румынии, Болгарии, а также в оккупированных немцами странах — Югославии, Польше… На службу явитесь завтра с утра.
На другой день я уже сидел в небольшой комнате, через две двери от кабинета Короткова. Кроме меня здесь работали еще два сотрудника, оба старшие уполномоченные: Борис Журавлев — он служил с Коротковым еще в довоенном Берлине, и Александр Славин.
Славин был интересный человек. Родился он в буржуазной Литве, высшее образование получил во Франции, в Сорбонне. Свободно владел несколькими иностранными языками. Участвовал в работе подпольной комсомольской организации. Когда Литва вошла в состав СССР, Славина послали на службу в разведку.
Уже при мне Коротков и Славин провели интересную вербовку. Наши сотрудники регулярно выезжали в лагеря для немецких военнопленных, подыскивали людей, чем-то интересных для нашей разведки. В первую очередь, конечно, отбирали антифашистов, врагов гитлеровского режима. Их переводили в лагерь в Красногорске, где они проходили обучение. Затем некоторых из них, особо проверенных и надежных, мы засылали в Германию или оккупированные ею страны с разведывательными заданиями. Как-то надо было привезти из Лунева нужного нам немецкого офицера. Свободной машины, как на грех, не оказалось. Пришлось везти его до Москвы в электричке, а затем до нужного адреса обычным городским транспортом, к изумлению других пассажиров.
В одном из лагерей был обнаружен пленный, чья сестра, как выяснилось, работала в посольстве Германии в Турции. Коротков направил в Анкару Славина. Тот сумел завязать знакомство с этой женщиной, завоевал ее доверие, передал письмо от брата, о котором их семья давно не имела никаких известий. И успешно провел вербовку.
Моя же служба в отделе началась с того, что Коротков рекомендовал внимательно изучить дела “Корсиканца” и “Старшины”, то есть Харнака и Шульце-Бойзена, чтобы получить некоторое представление о разведке.
К слову сказать, меня, помнится, приятно удивило, что Александр Михайлович, в отличие от большинства офицеров, с которыми мне пришлось ранее иметь дело, всем сотрудникам говорил “вы”. На “ты” он был лишь с несколькими старыми сослуживцами и личными друзьями».
Подводя итог работе советской разведки в годы Великой Отечественной войны, следует признать, что все же, невзирая на понесенные потери и огромные трудности, которые ее сотрудникам приходилось преодолевать, она предоставляла высшему руководству страны и командованию Красной Армии достоверную информацию. Это, в частности, позволяло правительству делать серьезные долгосрочные прогнозы и, соответственно, строить свою внешнюю политику уже с расчетом на послевоенную эпоху [137].
Накануне Крымской (Ялтинской) конференции «Большой Тройки» в феврале 1945 года в Москве прошло представительное совещание руководителей разведки НКВД-НКГБ, наркоматов обороны и Военно-Морского Флота. В первый день под председательством начальника Разведуправления Генштаба генерала Филиппа Голикова, во второй — Лаврентия Берии. Обсуждался один-единственный, — зато какой! — вопрос: оценка потенциальных возможностей Германии к дальнейшему сопротивлению союзникам. Участвовал в этом совещании и полковник Коротков.
После тщательного анализа представленной разнообразной информации разведки сделали прогноз: война в Европе продлится не более трех месяцев.
Разведслужбы проанализировали также цели и намерения союзников на предстоящей конференции. Прогноз гласил: американцы и англичане пойдут на значительные уступки Советскому Союзу из-за крайней заинтересованности во вступлении СССР в войну с Японией.
Оба прогноза сбылись, что уже само по себе означало высокую оценку советской разведки, как ее способности добывать информацию, так и умению глубоко анализировать оную и делать в заключение правильные и убедительные выводы.
…В середине апреля 1945 года в составе одного из соединений войск 1-го Белорусского фронта полковник Александр Коротков в четвертый раз в своей жизни очутился в Германии.
ДЕНЬ 1418-Й
Незабываемое и страшное зрелище являл Берлин в конце апреля — мае 1945 года. Огромный город лежал в руинах. Некоторые здания, особенно в центре, были разбиты дважды — вначале при бомбардировках с воздуха, затем повторно в ходе ожесточенных уличных боев. Проехать к рейхстагу было почти невозможно — путь повсеместно преграждали развалины. Над городом висела не успевшая осесть каменная и кирпичная пыль и стоял тяжелый смрад разлагающихся под обломками домов трупов. Разбирать завалы и извлекать тела погибших еще будут долгие дни и недели. С окон и балконов уцелевших зданий ниспадали белые простыни, а то и полотенца — отчаявшиеся, обезумевшие от пережитого кошмара люди вывешивали их в знак того, что не намерены оказывать сопротивление, они словно взывали о пощаде.
