Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард (лучшие книги онлайн .TXT) 📗

Другой поддержкой арабской мотивации была неяркая слава раннего халифата, память о котором сохранилась в народе за столетия скверного турецкого правления. Тот факт, что эти традиции скорее отдавали сказками «Тысячи и одной ночи», чем походили на подлинную историю, сплотил арабские ряды и укрепил убежденность в том, что прошлое было более блестящим, нежели настоящее османского турка.

И все же мы понимали, что это лишь мечты. Арабское правительство в Сирии, хотя бы оно и поддерживалось местными убеждениями, было бы в такой же степени навязано, как и турецкое правительство, или иностранный протекторат, или же исторический халифат. Сирия оставалась расовой и религиозной мозаикой. Любой масштабный позыв к единству привел бы к раздроблению страны, неприемлемому для народа, чьи инстинкты всегда обращали его к идее приходского правления.

Оправданием наших чрезмерных рассуждений была война. Сирия, созревшая для беспорядков, могла быть вовлечена в настоящее восстание, если бы возник новый фактор, который позволил бы, к примеру, понять центростремительный национализм бейрутских энциклопедистов или ограничить влияние раздраженных сект и классов. Этот фактор должен быть новым, но не заморского происхождения, этого требовали амбиции сирийцев.

В поле нашего зрения всего одним независимым фактором, у которого имелась приемлемая основа и боевые сторонники, был суннитский принц, подобный Фейсалу и претендующий на возрождение славы Омейядов или Айюбидов. Он мог бы на короткое время, пока не придет успех, объединить людей в глубинной части страны, используя их стремление поставить свой беспутный энтузиазм на службу упорядоченному правлению. Тогда наступила бы реакция, но только после победы, а ради нее можно поставить на карту все материальные и моральные ресурсы.

Оставались вопросы техники и направления новых ударов. Направление увидел бы и слепой. Ядром Сирии во все времена были Ярмукская долина, Хауран и Дераа. Когда к нам присоединится Хауран, кампания будет благополучно завершена. Нужно будет выстроить еще одну «лестницу племен», сравнимую с той, что действовала между Веджем и Акабой, только на этот раз ее ступенями будут племена ховейтат, бени сахр, шерарат, руалла и серахин, чтобы подняться на триста миль до Азрака – оазиса, ближайшего к Хаурану и Джебель-Друзу. Наши операции по развертыванию сил для последнего удара должны будут походить на войну на море своей мобильностью, повсеместностью, автономностью баз и коммуникаций, пренебрежением особенностями грунта, стратегическими зонами, фиксированными направлениями, пунктами. «Кто правит на морях, тот имеет полную свободу действий и может получить от войны столько, сколько сам захочет». А мы правим пустыней. Рейдовые отряды на верблюдах, самодостаточные подобно кораблям, смогут уверенно крейсировать вдоль границы обрабатываемых земель противника и беспрепятственно отходить на незнакомые туркам участки пустыни. Какую именно точку в организме противника следует поразить, будет решаться по ходу военных действий. Нашей тактикой будет внезапная атака с быстрым отходом: никаких фронтальных наступлений, одни точечные удары. Мы никогда не будем пытаться закрепить преимущество. Мы будем использовать минимальную силу в кратчайшее время, в самом удобном для нас месте.

Необходимую скорость в ходе дистанционной войны нам обеспечит неприхотливость людей пустыни и их передвижение на верблюдах. В опытных руках верблюд, это сложное, удивительное создание природы, давал замечательную отдачу. На верблюдах мы чувствовали себя независимыми целых шесть недель, если у каждого к седлу приторочено полмешка муки весом в сорок пять фунтов.

Что касается воды, мы планировали брать на каждого не больше пинты. Верблюды должны пить, и если бы мы брали для себя больше, чем для них, то все равно ничего не выиграли бы. Кое-кто из нас вообще не пил на переходе от одного колодца до другого, но то были самые выносливые люди. Большинство напивались до отвала у каждого колодца и брали воду с собой, чтобы утолять жажду на марше сухим знойным днем. Летом верблюды могут делать после водопоя до двухсот пятидесяти миль – три дня энергичного марша. Заурядным считался переход в пятьдесят миль, восемьдесят – было уже хорошо, а в чрезвычайных условиях мы могли делать по сто десять миль за двадцать четыре часа. Газель, наша самая мощная верблюдица, дважды делала со мной по сто сорок три мили за сутки. Колодцы редко отстояли один от другого больше чем на сто миль, поэтому запаса воды в одну пинту хватало.

Шестинедельный запас провианта обеспечивал нам радиус действия в тысячу миль. Выносливость верблюдов давала нам возможность покрывать за тридцать дней расстояния в полторы тысячи миль без риска умереть голодной смертью. Даже если бы мы превысили этот лимит, мы помнили, что каждый из нас сидел на двухстах фунтах потенциального мяса и, оставшись без верблюда, в случае крайней необходимости мог сесть за седлом другого наездника, чтобы продолжать путь вдвоем.

Снаряжение рейдовых отрядов должно было отличаться максимальной простотой, обеспечивая тем не менее техническое превосходство над турками. Я направил в Египет запросы на большое количество стрелкового оружия – легких пулеметов Гочкиса или Льюиса. Люди, которых мы обучали обращению с ними, были совершенно незнакомы с их механизмом и не имели навыков быстрого исправления повреждений оружия, а нам предстояли сражения, в которых счет должен был идти на минуты, на ходу, на скорости восемнадцать миль в час. Если пулемет заедало, стрелку приходилось его бросать и браться за винтовку.

Другим нововведением была мощная взрывчатка. Мы разработали специальные методы применения динамита и к концу войны могли экономно, обеспечивая безопасность, разрушать любое количество путей и мостов. Алленби щедро снабжал нас взрывчатыми материалами. И только орудий мы так и не дождались, что было достойно сожаления! В маневренной войне одно дальнобойное орудие стоило девяноста девяти обычных пушек.

Оперативное распределение рейдовых отрядов было необычным. Мы не могли смешивать или объединять племена из-за их взаимного недоверия и подозрительности, как не могли и использовать одно племя в операциях на территории другого. Чтобы компенсировать эти недостатки, мы ставили целью наибольшее рассредоточение сил и повышали способность к быстрым маневренным действиям, используя силы одного района по понедельникам, второго – по вторникам, третьего – по средам. Таким образом повышалась естественная мобильность. При преследовании противника наши ряды пополнялись новыми людьми, тем самым сохранялся первоначальный потенциал наших отрядов. Фактически равновесием был для нас максимальный беспорядок.

Внутренняя экономность наших рейдовых отрядов обеспечивала их мобильность и предельное расчленение. Обстоятельства у нас никогда не повторялись, следовательно, система не могла приспосабливаться к ним дважды, и это сбивало противника с толку. От этих же обстоятельств зависела и переменная численность наших подразделений.

Мы служили общему идеалу без соревнования между племенами и поэтому не могли рассчитывать на esprit de corps [11]. Обычные солдаты становились кастой либо на основе больших преимуществ в жалованье, обмундировании и привилегиях, либо же в результате обособления по причине презрительного отношения к ним. Мы не могли привязывать людей друг к другу, потому что племена брались за оружие добровольно. Многие армии комплектовались на условиях добровольности, однако немногие служили добровольно. Любой из наших арабов мог беспрепятственно уйти домой, когда бы ему ни вздумалось, единственным контрактом была честь.

Таким образом, у нас отсутствовала дисциплина в ограничительном, подчинительном смысле этого слова, приводящая людей к общему знаменателю. В армиях мирного времени дисциплина означала подавление, и не в каком-то усредненном, а в самом абсолютном смысле, стопроцентный стандарт, в рамках которого девяносто девять солдат низводились до уровня слабейшего из сотни. Целью этого было сделать подразделение единым целым, свести солдат к единому типу, чтобы их действия могли быть предсказуемыми, а реакция – коллективной по духу, как в массе, так и по отдельности. Чем суровее дисциплина, тем меньше возможность проявления индивидуального превосходства, а следовательно, больше уверенности в исполнении приказаний.