Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович
Затем было поставлено на голосование предложение вышвырнуть за борт «элементы», замешанные в мятеже Корнилова. Казалось, тут и спорить не о чем, но голоса разделились следующим образом: 797 за, 139 против при 196 воздержавшихся. Президиум пытался закончить голосование, но делегаты, которые предлагали исключить из коалиции всю кадетскую партию, протестовали так бурно, что их резолюцию также пришлось поставить на голосование. Она набрала 595 голосов за и 493 против при 72 воздержавшихся. Тогда сторонники коалиции решились на отчаянную меру: президиум, перестав притворяться нейтральным, заявил, что голосование по принципиальному вопросу было главным, а два других являлись лишь поправками к резолюции, поэтому теперь он предлагает проголосовать за «резолюцию в целом». Начались новые протесты. Такая интерпретация была объявлена произвольной; голосование за или против абстрактного принципа – совсем не то же самое, что голосование за резолюцию; поправки никогда не ставятся на голосование после принятия главной резолюции. Президиум поставил вопрос на общее голосование. Теперь цель маневра стала ясна. Нарушив все постановления Центрального комитета своей партии о едином голосовании, правое крыло социалистов-революционеров заявило, что оно будет голосовать против резолюции в целом. Дан объявил, что меньшевики присоединяются к ним, а Беркенгейм – что кооператоры сделают то же самое.
Именно этого и хотели большевики. Они боялись создания однородного правительства трудящихся. Такое правительство могло бы завоевать популярность и помешать большевистской революции. Отобрать власть у коалиционного правительства, ослабленного внутренними разногласиями и возглавляемого «конченым человеком» Керенским, было бы намного легче. От имени большевиков Троцкий провозгласил, что хотя они голосовали за обе конкретные резолюции, но сейчас вынуждены признать абстрактный принцип коалиции, а потому тоже отвергают «резолюцию в целом». Такое же заявление сделали левое крыло эсеров и интернационалисты, испугавшиеся, что их обвинят в радикализме. Правые и левые объединили усилия, чтобы помешать Демократическому совещанию принять какое бы то ни было решение. Три основных голосования плюс три дополнительных голосования в итоге дали минус один. Было доказано, что совещание может создать лишь зыбкое большинство, каждый раз основанное на новой комбинации голосов. Единое большинство исчезло. На совещании присутствовали два разросшихся крайних фланга, в то время как центр исчез.
«Президиум обсудил ситуацию и пришел к единогласному решению, что среди организованной демократии не выкристаллизовалось единства воли», – заявил Церетели после перерыва. Демократия трудящихся не могла нанести себе более убийственного удара. Она не только расписалась в своем банкротстве, но и косвенным образом признала, что в данных условиях единственным выходом из положения является диктатура. В тот день победителем оказалась самая малочисленная фракция – большевики.
Поскольку Демократическое совещание не смогло решить вопрос о правительстве, Керенский сохранил свободу действий. Он быстро слепил новое правительство, заменив петроградских кадетов московскими и вновь силой притащив в кабинет Коновалова, до того дважды подававшего в отставку. Он ввел в кабинет Третьякова, широко известного своими замаскированными призывами к закрытию промышленных предприятий. Он окружил себя несколькими «бледно-розовыми псевдосоциалистами». Конечно, в таких условиях ни о формальной подотчетности предпарламенту, ни о выполнении решений московского Государственного совещания не могло быть и речи. Керенский угрожал подать в отставку. Центральный комитет партии эсеров решил «послать к Керенскому новую делегацию, чтобы попытаться убедить товарища Керенского удовлетворить требования демократии» (резолюция от 1 октября). Большевики требовали отложить рассмотрение этого вопроса до Второго съезда Советов. Сторонники коалиции были готовы принять любое урезание их программ и любое самое пестрое правительство при условии, что оно доживет до Учредительного собрания. Продолжались бесконечные переговоры, сделки и торговля, приобретавшие то драматический, то комический оборот.
Какое-то время казалось, что никакого соглашения достичь не удастся и единственным выходом является создание однородного «правительства трудящихся». На одном из совещаний Центральный комитет партии эсеров даже передал своим делегатам, которые вели переговоры с Керенским, примерный список кандидатов на министерские посты. Церетели должен был стать премьер-министром и министром иностранных дел, В.А. Ржевский (бывший «прогрессист», председатель финансовой комиссии Государственной думы, присоединившийся к эсерам в 1917 г.) – министром финансов, министром торговли и промышленности – правый большевик Красин, министром труда – социал-демократ Колокольников, министром земледелия – помощник Чернова, известный агроном П.А. Вихляев, министром заготовок – кооператор Беркенгейм, министром внутренних дел – эсер Тимофеев или эсдек Богданов, министром юстиции – Керенский, а в случае его отказа Гендельман, министром народного просвещения – Тимирязев или Бехтерев, военным министром – генерал Верховский, морским министром – адмирал Вердеревский. Чернов предпочел остаться вне правительства, но при необходимости мог вернуться в министерство земледелия или возглавить новое министерство национальностей.
Однако возможно, что этот список Гоц и Авксентьев взяли с собой только для того, чтобы сбить спесь с Керенского, помахав перед его носом проектом, который будет реализован, если Керенский начнет упрямиться. Даже неохотные сторонники коалиции были загипнотизированы близостью выборов делегатов Учредительного собрания. Все новые правительственные комбинации следовало отложить. Никто не хотел компрометировать себя в оставшийся небольшой промежуток времени, неизбежно неопределенный и трудный.
Видимо, никто не понимал, что вопрос о правительстве должен был решить, состоится ли Учредительное собрание вообще и дождется ли его страна без новой революции. Если бы революция состоялась до Учредительного собрания, это наверняка означало бы конец последнего.
Увы, повсюду до революции было подать рукой. Медлительность была характерна для всей деятельности правительства, но тяжелейшим из его грехов стала задержка с созывом Учредительного собрания.
6 марта Бьюкенен телеграфировал в Лондон: «На мой вопрос относительно Учредительного собрания его превосходительство [Милюков. – Примеч. авт.] ответил, что будет издано обращение к народу, объявляющее о его созыве в самое ближайшее время, но без указания даты»1. Во время переговоров с Советами о создании правительства представители Думы обещали созвать Учредительное собрание «как можно скорее». Временное правительство заверило, что оно «ни в коем случае не собирается пользоваться ссылками на военное время для откладывания вышеупомянутых реформ и мер». Однако, согласно Милюкову, сразу вслед за этим «у членов первого Временного правительства возникло мнение, что это можно сделать только во время затишья в военных действиях, то есть не раньше осени». Иными словами, основанием для задержки действительно стало военное время. Два месяца чисто буржуазное правительство не созывало Специальное совещание, которое должно было собраться и начать работу над проектом закона о выборах. 13 марта на «комиссии по контактам» между Временным правительством и Советом состоялась «долгая беседа относительно Учредительного собрания. Правительство неохотно подтвердило свои обещания... Мы согласились, что Учредительное собрание должно быть созвано в течение лета»2.
Делегаты Исполнительного комитета чувствовали, что даже этот срок слишком долог, и они были правы. Все более поздние революции, от германской 1918 г. до испанской 1931 г., показали, что только немедленное Учредительное собрание может оказать формирующее влияние на революцию, иначе судьба революции и Учредительного собрания может быть решена до проведения последнего и без него. В своей речи от 24 марта Чхеидзе прямо требовал, чтобы Учредительное собрание созвали немедленно. Московское окружное совещание Советов было право, когда несколько дней спустя настаивало на том, что «дата созыва ни в коей мере не должна зависеть от того, когда кончится война»3.
