Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Когда пишутся эти строки, период «перестройки» канул в Лету. Даже ее «архитекторы», не говоря уже о «прорабах», не упоминают ее в своих многочисленных речах и публикациях. Многие из них опять изменили свои взгляды (в который раз?!) и сомкнулись с теми, кто идет по капиталистическому пути. Вместе с ними, в полном соответствии с идеальным планом ликвидаторства, сначала — не разрушая сложившегося за долгие годы в партии принципа всеобщего послушания снизу доверху — вынудили партию по указке сверху уйти в глухую оборону. Потом — совершенно добровольно отдать власть; затем, используя развернувшуюся в партии критику допущенных ею крупных ошибок и просчетов — оболгали, дискредитировали ее; и, наконец, опираясь на так называемый августовский путч, раздавили ее, распустили указом Президента, не спрашивая воли народа. Они, перебежчики, перевертыши из КПСС имеете с новоявленными представителями сегодняшних властвующих кругов без согласия народа, вопреки его воле, выраженной в ходе всенародного референдума, быть или не быть Союзу Советских Социалистических Республик, разваливают страну, поворачивают ее вспять.
Проводить какие-либо аналогии между Октябрьским (1964 г.) Пленумом ЦК КПСС и так называемым путчем «гекачепистов» августа 1991 года так же несерьезно, как ребячески несерьезным был весь этот путч от самого начала до самого его конца. Мы, читающие, слушающие, смотрящие, почти не имеем достоверных данных обо всем, что с ним связано, многое в оценках идет от эмоционального настроя. Но несомненно, что организация этого путча проходила вне рамок партии, в нарушение норм внутрипартийной демократии. Партия, коммунисты в данном случке ни при чем. Они оказались причастны к так называемому путчу только тем, что стали заложниками тех сил, которые использовали действия «гекачепистов» (оказавшимися мелкими политиканами) в целях государственного переворота — слома одной общественной системы и создания на ее обломках другой. Однако будем знать, что исторические попятные движения недолговечны. Будем помнить, что социалистическую идею чьими бы то ни было указами, приказами запретить, убить невозможно. Эта истина так же стара как божий свет. Будем верить, что внушать всем людям, массе страх в условиях тотального обнищания мыслимо, но невозможно: останутся бесстрашные и их будет много.
Несмотря на обстановку всеобщего хаоса, развал великой страны, в каждом сердце, любящем Отчизну, крепнет воля встать на защиту ее державности, а значит, и собственного достоинства.
Так думаю не я один. Поговорите об этом с любым из моего поколения, почти с каждым из его здравствующих представителей, и он, наверное, скажет то же самое. Он не может сказать иное, ибо прожитую жизнь, полную ратного героизма, трудовой доблести, положенную на алтарь отечества, нельзя перечеркнуть.
Глава XIII
«ГОВОРИТ И ПОКАЗЫВАЕТ МОСКВА»
16 октября 1964 года на третьи сутки после моего появления в Комитете по договоренности с партийным, профсоюзным и комсомольским комитетами Пыл собран партийно-хозяйственный актив. Зал заседаний, рассчитанный примерно на пятьсот человек, Пыл переполнен. По просьбе не попавших в зал устроили дополнительную радиотрансляцию на другие этажи. По своему обычаю я пришел минут за десять до начала собрания, дабы составить первое впечатление сразу о многих, в их «массе». Это возможно. Не зазорно. Необходимо, так как помогает быстрее найти желаемый контакт, взаимопонимание, что я хорошо усвоил на собственном опыте. В слове «масса» я действительно не вижу ничего зазорного, если этим понятием не обезличивать людей, ее составляющих. Я рассмотрел зал: овальной формы, уходящий амфитеатром вверх, двусветный. Наблюдал за группками, очевидно, из одних и тех же редакций и служб; заполнялся зал людьми и седовласыми, с уже грузными фигурами, и молодыми, с гибкими толами, модными прическами и столичным налетом небрежности в одежде. Но большинство, как мне показалось, были мои ровесники — среднего возраста, надевшие и пережившие многое, в том числе и смены «высокого» начальства. Собравшиеся были настроены живо, даже весело. В зале повисло ожидание, заинтересованность: «А ну-ка, что нам скажет новый председатель? Чем удивит?!» Конечно, удивить я их ничем не мог, да и не стремился к этому. Мне предстояло их заинтересовать моим пониманием сущности современного радиотелевизионного вещания, включить их в творческий процесс как равных и ответственных соучастников общего дела, движимых добротой к людям.
Лишь идя от некоего теоретического осмысления того или иного явления — в данном случае массового вещания — к постановке конкретных, вполне реально осязаемых задач можно привлечь к себе внимание в той ситуации, в которой я выходил в первый раз на трибуну на суд тех, для кого независимо от возраста и служебного положения деятельность в массовом вещании составляла жизненный интерес.
«Радио — это сумасшедший дом, а телевидение — пожар в сумасшедшем доме», — так говорили, по дошедшей до меня молве, знатоки — старожилы дома на Пятницкой, откуда велось радиовещание на зарубежные страны, и Шаболовки, где создавалось телевизионное вещание на всю страну — Центральное телевидение.
В своем выступлении-размышлении на заданную самим собой тему о моем видении и сущности массового вещания, я стремился донести до слушающих меня товарищей наибольшее количество взаимосвязанных между собой идей. Я рассчитывал на понимание, которое позволит, как мне думалось, развить в многотысячном коллективе более сильное чувство спайки, взаимопомощи, разжечь профессиональный творческий интерес и, стало быть, поднять уровень массового вещания.
В ходе выступления я подчеркивал, что мои размышления основаны на личном, стороннем, как обычного рядового слушателя и зрителя, впечатлении о массовом вещании, а не на взгляде на него изнутри, с позиций людей, участвующих в процессе его созидания, что, надеюсь, говорил я, ко мне еще придет. Такое «отделение» себя от присутствующих, как мне показалось, насторожило аудиторию и приковало ко мне еще большее внимание, что мне и надо было.
Всякое явление, в том числе и массовое вещание, находится в движении, развиваясь или деградируя вместе с обществом, в котором оно функционирует и с которым строит свои взаимоотношения — радио с массовым слушателем, телевидение с массовым зрителем. В ходе этого движения полезно остановиться и основательно проанализировать, какой приобретенный опыт полезен, а какой надо, быть может, отбросить; определиться в творческой преемственности.
Сейчас, говорил я, как мне кажется, именно тот момент, когда есть возможность провести подробный анализ в плане преемственности: что брать с собой дальше из приобретенного массовым вещанием опыта и наработанных традиций, а что отсечь как наносное, чуждое, неприемлемое.
В связи с идеей преемственности я остановился на причинах освобождения Н.С. Хрущева от занимаемых им партийных и государственных постов и об известном скатывании радио и телевидения к прославлению одной персоны, загораживающей собой все остальное, к отходу от курса XX съезда КПСС. Я подчеркивал, что в условиях социализма право на культ имеет лишь труд, человек труда. Именно такой подход будет способствовать дальнейшей демократизации массового вещания, а тем самым его благотворному воздействию на все процессы демократизации жизни советского общества (на что у меня были большие надежды после Октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС).
Естественно, что преодоление культа личности Сталина, субъективизма Хрущева, развитие демократизма диктует необходимость еще большего поворота массового вещания к человеку — не выдуманному, а реальному, со всеми его радостями и горестями, слабыми и сильными чертами характера. Лишь в этом случае мы сможем полнее выражать общественное мнение и воздействовать на его формирование.
Далее я развивал идею о том, что постоянное внимание радио и телевидения к социально-политическим, идейно-нравственным процессам, происходящим в стране, непременно будет благотворно сказываться на содержании вещания, его актуализации, связи с жизнью, без чего передачи могут превращаться в пережевывание одного и того же.
