Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999 - Фергюсон Ниал (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Шарлотту новость обрадовала: она планировала такой же двойной брак между сыновьями Бетти и своими дочерьми Леонорой и Эвелиной. В своем дневнике она хладнокровно взвешивала сравнительные достоинства потенциальных зятьев:
«Гюстав – превосходный молодой человек. У него доброе и самое горячее сердце; он глубоко предан своим родителям, братьям, сестрам и родственникам. У него хорошо развито чувство долга, а его послушание может служить примером всем молодым людям его поколения. Талантлив он или нет, при всем моем желании сказать не могу. Он получил все преимущества и выгоды хорошего образования, но, как он сам уверяет, он глуп, легко пугается и не способен связать десяти слов в обществе незнакомцев. Говорят, что он приобрел значительные навыки в математике, но в данном вопросе я невежественна и не могу о нем судить.
Его брат Альфонс сочетает в себе необычайную энергию и жизнеспособность нашего дядюшки [Джеймса] и способность Бетти к языкам. Он много читает, умеет слушать, наблюдателен; он запоминает все, что узнает. Он без труда может беседовать на злободневные темы, без педантизма, но всегда по делу, с умом и занятно, говоря обо всем самым приятным образом. На его мнение нельзя положиться, поскольку он никогда не выражает никаких мнений; более того, никаких мнений у него нет; но слушать его одно удовольствие, потому что он хладнокровно рассуждает самым занимательным и живым тоном.
Г-жа Дизраэли считает Гюстава красивым; не уверена, что я с ней согласна. Только он один из потомков Джеймса может называться миловидным – у него большие, мягкие, зеленовато-голубые глаза. В детстве у него, как и у всех Ротшильдов, глаза были слабыми, но сейчас от детских болезней не осталось и следа, если не считать своеобразного взгляда, который можно назвать даже томным. У него красиво очерченные брови; лоб высокий и чистый; у него густые темно-русые шелковистые волосы; нос у него не восточный; у него большой рот, который, однако, нельзя похвалить из-за его выражения, в лучшем случае добродушного, которое не свидетельствует ни о понимании, ни о глубине чувства. Гюстав строен, с хорошей выправкой, а его манеры достойны высшего общества. Я хотела бы видеть его профиль у алтаря».
Она добилась лишь половины успеха: девять лет спустя она увидела у алтаря профиль Альфонса рядом со своей дочерью Леонорой. Более того, к тому времени она пересмотрела свое мнение о женихе. Теперь он казался ей «человеком, который лет десять или пятнадцать катался вокруг света, – он совершенно пресыщен, не умеет ни восхищаться, ни любить, – и тем не менее требует от своей невесты полной преданности, рабской преданности». Тем не менее, заключала она, «так лучше – мужчина, чьи страсти улеглись, чьи чувства утратили всю свежесть, всю глубину, скорее окажется надежным мужем, и жена, возможно, обретет счастье в исполнении супружеского долга. Ее разочарование будет горьким, но недолгим». Во всяком случае, ее дочь добилась «большой значимости и определенного положения в мире; и ей не захочется спускаться с того места, которое кажется ей троном Р., чтобы стать невестой человека более скромного» [5]. Несомненно, такие чувства основывались на личном опыте Шарлотты и позволяют многое понять в таких внутрисемейных браках по расчету.
Не следует, однако, преувеличивать степень, до какой родительский выбор был решающим. То, что Шарлотте не удалось женить на своей дочери брата Альфонса, предполагает, что родители уже не в той степени могли навязывать свою волю детям, как раньше. Дочери Ансельма Юлии также удалось отклонить ухаживания кузена Вильгельма Карла, а также более дальнего родственника Натаниэля Монтефиоре. Вместе с тем ее окончательный «выбор» Адольфа был предопределен ее отцом и будущим свекром, которые несколько месяцев обсуждали и составляли брачный контракт; и хотя предметом таких переговоров, в числе прочего, служили суммы, которые предназначались лично будущей новобрачной, чтобы предоставить ей некоторую финансовую независимость, не следует ошибочно считать такие меры неким зачаточным феминизмом [6]. Существовали пределы, в которых Ротшильды готовы были влиять на дочерей, что стало очевидно, когда старый Амшель вскоре после смерти жены провозгласил, что хочет жениться во второй раз не на ком ином, как на своей внучатой племяннице Юлии, у которой было много женихов (тогда ей не было и двадцати лет). Другие члены семьи – поддержанные его врачами – сомкнули ряды и дружно воспротивились его замыслу. Правда, неизвестно, что больше заботило родственников – опасения за его здоровье или счастье молодой дамы: так, Джеймс беспокоился, что, если предложение Амшеля не отвергнут сразу и резко, он может изъять свой капитал из компании и жениться на посторонней.
Ортодоксы и реформаторы
Как подчеркивала Шарлотта, эндогамия по-прежнему отчасти была связана с религией Ротшильдов. В семье по-прежнему считалось, что сыновья и дочери не должны вступать в брак с иноверцами (даже если они в социальном отношении настолько выше их единоверцев, что тоже не могут жениться или выходить замуж за пределами семьи). Степень религиозности Ротшильдов в тот период нельзя недооценивать: наоборот, она стала выше, чем была в 1820-е – 1830-е гг., что стало еще одним важным источником семейного единства после 1848 г. Джеймс по-прежнему был наименее строг в своем отношении к ритуалам. «Желаю вам хорошего Шаббата, – писал он племянникам и сыну в 1847 г. – Надеюсь, вы хорошо проведете время и хорошо поохотитесь. Хорошо ли вы едите, пьете и спите, как того желает ваш любящий дядюшка и отец?» Как подтверждает само существование такого письма, он не видел ничего дурного в том, чтобы в Шаббат сидеть за письменным столом. Кроме того, они с Карлом не слишком регулярно посещали синагогу (чего нельзя сказать об их женах).
Вместе с тем Джеймс оставался таким же убежденным поборником иудаизма в семье, каким был в дни отступничества Ханны Майер. Хотя он чуть не забыл, на какой день приходится праздник Пасхи в 1850 г., тем не менее он готов был отменить деловую поездку в Лондон, чтобы читать пасхальные молитвы. В 1860 г. он радовался, получив новую книгу франкфуртского раввина Леопольда Штайна, хотя неизвестно, какое пожертвование он послал Штайну. Его жена Бетти тоже не была чрезмерно религиозной, но и она, как ее муж, считала, что соблюдение религиозных обрядов важно с общественной, если не с духовной, точки зрения. Узнав, что ее сын Альфонс посетил синагогу в Нью-Йорке, она написала ему, что «не может нарадоваться», добавив: «Как хорошо, сынок, не только из религиозного чувства, но и из патриотизма, который в нашем высоком положении служит стимулом для тех, кто может забыть о нем, и поощрением для тех, кто остается твердым приверженцем веры. Таким образом, ты примиряешь тех, кто, возможно, обвиняет нас, пусть даже они придерживаются таких же взглядов, как и мы, и заботишься о том, чтобы тебя высоко ценили те, кто придерживается других убеждений».
Вместе с тем она была неподдельно удивлена, узнав, что Альфонс пошел в синагогу по собственной воле.
Единственным ортодоксом в младшем поколении оставался Вильгельм Карл. Как его дядя Амшель, он поддерживал кампанию, направленную против реформаторских тенденций франкфуртской общины. Он высказался за создание новой религиозной общины для ортодоксальных иудеев, пожертвовав львиную долю средств на строительство новой синагоги на Шютценштрассе. Вместе с тем он был против откровенного раскола, за который выступал новый раввин общины, Самсон Рафаэль Хирш, – он хотел, чтобы его последователи совершенно отделились от основной франкфуртской общины. Хотя Вильгельм Карл был ортодоксом, он, подобно многим Ротшильдам, считал, что разнообразие ритуалов не должно подрывать единства еврейской общины.
Его английские кузены также продолжали считать себя «добрыми иудеями»; они соблюдали религиозные праздники и избегали работать в Шаббат. Когда Энтони приезжал в Париж, Джеймс дразнил его из-за того, что тот повсюду возит с собой молитвенные книги. Набожность Энтони подтвердилась, когда он, как положено, постился на Йом-Кипур в 1849 г., несмотря на страхи (не подтвердившиеся), что это нежелательно с медицинской точки зрения, поскольку тогда в Париже свирепствовала холера. Характерно, что им с Лайонелом пришлось привезти Нату мацу, когда тот находился в Париже во время еврейской Пасхи. Даже будучи в отпуске в Брайтоне, Лайонел и его семья праздновали Йом-Кипур, постясь и молясь в Судный день. Впрочем, четверо лондонских братьев не были ортодоксами в том же смысле, в каком был Вильгельм Карл. В 1851 г. Дизраэли, не подумав, послал Шарлотте и Лайонелу большой кусок оленины, подаренный ему герцогом Портлендом: «Я не знал, что с этим делать… После того как высокопоставленные гости разошлись, мне… в голову пришла удачная мысль послать мясо мадам Ротшильд (поскольку мы так часто ужинали у них, а они у нас – ни разу)… мне и в голову не пришло, что это нечистое мясо, что, к сожалению, оказалось правдой. Однако, поскольку я упомянул дарителя, а лордов они любят… думаю, они это проглотят» [7].
