Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗

Реакция Александры на варварское убийство ее мудрого советника была очевидна всем. «Ее отчаяние читалось на лице, несмотря на все ее усилия скрыть это, было видно, как ужасно она страдает, – вспоминал Пьер Жильяр. – Ее горе было безутешным. Ее кумир был уничтожен. Единственный, кто только и мог спасти ее сына, был убит. Теперь, когда его не стало, любая беда, любая катастрофа казалась неминучей» [1093]. Анна Вырубова позже так описала состояние императрицы в то время: «Ближе всего к безумию, чем когда-либо, вот как можно было сказать о ней» [1094]. «Мое сердце разбито, – говорила Александра Лили Ден. – Я держусь только на «веронале» [1095]. Я буквально пропитана им» [1096].

Смерть Распутина отбросила свою ужасную тень на всю семью. Ольга была страшно растревожена ею. Как-то вскоре после этого она сказала Валентине Чеботаревой: «Может быть, и надо было его убить, но не таким же ужасным способом», – из чего можно сделать вывод, что она к тому времени осознала всю степень его зловещего влияния на их мать. Ольга была потрясена тем, что в это были вовлечены два близких члена ее семьи. «Стыдно признавать, что они твои родственники», – говорила она. Особенно тяжело все они, должно быть, переживали в связи с участием в этом Дмитрия [1097]. Генерал Спиридович позже утверждал, что Ольга всегда «инстинктивно чувствовала, что в Распутине было что-то плохое».^[ [1098]^] Но гораздо больше ее беспокоило другое: «Почему изменилось отношение в стране к моему отцу, почему все настроены против него?» Никто не мог дать ей внятного объяснения, и она по-прежнему казалась «исполненной растущей тревоги» [1099].

Татьяне также очень трудно было смириться с мыслью о смерти Распутина, но она продолжала держать свои чувства при себе, бережно храня тетрадку, в которую она записывала выдержки из его писем и телеграмм, а также его высказывания на различные религиозные темы [1100]. Ее мать тем временем не выпускала из рук окровавленную голубую атласную рубаху, которая была на ее возлюбленном Григории в ночь его «мученической кончины», «свято храня ее как реликвию, палладиум [1101], от которого зависела судьба ее династии» [1102]. Доктор Боткин озвучил подспудные мысли многих людей: «Мертвый Распутин будет, пожалуй, похуже, чем Распутин живой». Так сказал он своим детям, добавив пророчески, что то, что сделали Дмитрий Павлович и Юсупов, было «первым выстрелом революции» [1103]. «Господи, помилуй и спаси нас в этот Новый, 1917-й, год», – это все, о чем могла думать Ольга, когда трудный 1916 год подошел к концу [1104].

Январь семья Романовых и их окружение встречали в мрачном настроении. Они вместе отстояли молебен в полночь и обменялись новогодними поздравлениями, но Пьер Жильяр не сомневался, что все они вступили в период «ужасного ожидания катастрофы, которой было не избежать» [1105]. Последним эхом былых придворных церемоний стал официальный визит румынского принца Кароля с родителями, который они нанесли в это время в связи с тем, что Румыния наконец вступила в войну на стороне России и ее союзников [1106].

Александра решила воспользоваться устроенным в их честь 9 декабря торжественным обедом, которые стали редкостью, и официально вывести Марию в свет. Они с Николаем по-прежнему, хоть и любя, считали свою третью дочь пухлой и неуклюжей. Накануне вечером все девушки были заняты примеркой платьев, и, как рассказывала Татьяна, «Мария так располнела, что не влезала ни в одно из них» [1107]. Она давно уже спокойно относилась к поддразниваниям семьи, и нынешнее событие не стало исключением. «Мария выглядела очень мило в своем бледно-голубом платье, в бриллиантах, которые родители дарили каждой из своих дочерей на шестнадцатилетие», – вспоминала Иза Буксгевден. Но, к сожалению, «бедная Мария поскользнулась в своих новых туфлях на высоких каблуках и упала при входе в обеденный зал на руки высокого великого князя». Услышав шум, император заметил в шутку: «Ну, конечно, это толстая Мари». После того как ее сестра «свалилась с грохотом», как вспоминала Татьяна, она сидела на полу и смеялась «почти до слез».

На самом деле весь обед прошел весьма забавно: «После обеда папа поскользнулся на паркете, [а] кто-то из румын опрокинул чашку кофе» [1108]. Но все это добавило грусти и без того печальной Ольге, которая, по-прежнему в мыслях о Мите, сделала запись в своем дневнике о двадцатичетырехлетии своего бывшего пациента. Валентине Чеботаревой показалось, что она была особенно печальной в последнее время. «Это из-за ваших гостей?» – спросила она Ольгу. «О, сейчас этой угрозы нет, пока идет война», – ответила Ольга, намекая на невысказанное предположение о замужестве [1109].

Елизавета Нарышкина весьма надеялась, что помолвка между Ольгой и Каролем еще может состояться, поскольку он казался ей «очаровательным». Но Анна Вырубова заметила, что внимание принца Кароля на том обеде, его «юношеские мечты занимала Мари», несмотря на ее неловкость. Перед отъездом в Москву 26 января Кароль сделал ей официальное предложение. Николай лишь «добродушно посмеялся над этим предложением принца», сказав, что его семнадцатилетняя дочь «пока просто школьница, и не более» [1110]. Во время прощального завтрака Кароля с императорской семьей Елизавета Нарышкина заметила, что четыре сестры подчеркнуто держались от него на расстоянии, и только Николай прилагал усилия, чтобы поддержать разговор [1111]. Тайные надежды матери Кароля, Марии, ныне ставшей королевой Румынии, однако, возродились, когда в день своего отъезда из России они с мужем, королем Фердинандом, получили «шифрованные телеграммы из России». «Похоже, они все еще подумывают о браке Кароля с одной из дочерей Ники, – призналась она в своем дневнике; она была удивлена и исполнена благодарности. – Подумать только, и это сейчас, когда нашей бедной страны почти не существует, теперь, когда у нас не осталось даже собственного дома [1112]. Но в целом это лестно и можно считать хорошим знаком!» Единственной проблемой был сам Кароль: «Я совершенно не знаю, хочет ли он жениться» [1113].

Последними двумя частными посетителями Александровского дворца стали леди Сибил Грей, возглавлявшая англо-русский госпиталь, и Дороти Сеймур. Пробыв в Петрограде с сентября 1916 года, Дороти была обрадована, получив официальное приглашение на встречу с царицей, и написала своей матери: «Будет ужасно досадно, если прежде чем я побываю у нее, начнется революция» [1114]. Когда они с леди Сибил сели в поезд на Царское Село, Дороти подумала, что все это, несмотря на трудные времена, «удивительная сказка» [1115]. На станции их встретили «великолепные придворные, лакеи, белые нетерпеливые кони, олицетворявшие великое государство, во дворце у дверей два восхитительных привратника с огромными оранжевыми и красными страусиными перьями на голове» [1116]. После ланча с Изой Буксгевден и Настенькой Гендриковой обеих посетительниц провели по «длинным залам и коридорам дворца в огромный банкетный зал» к двери, которую распахнул перед ними «огромный негр», и они увидели за ней Александру и Ольгу. Императрица, одетая в фиолетовый бархат и «огромные аметисты», показалась Дороти «весьма красивой» и «удивительно изящной». Но в ее «глазах, полных безнадежной тоски», был испуг. Ольга же в своей форме сестры милосердия показалась очень простой в сравнении с ней. «Чудесные глаза. Хорошая девушка, очень приятная и простая», – вспоминала Дороти. Они проговорили почти два часа, и по окончании разговора она была поражена духовностью и чувствительностью Ольги. Она была, «видимо, пацифисткой, и война с ее ужасами возмущала ее». Дороти уезжала с чувством грусти и неизбывным ощущением, что и комната, где они сидели, и сам дворец уже «полнились бедой» [1117].