Альбом для марок - Сергеев Андрей Яковлевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT, .FB2) 📗
Кто у нас первым провозгласил: эгалитарность, антимещанство, идейность, аморальность? Герцен. Сталин прямо от него пошел.
Добролюбов – этот хотел жениться на проститутке. Мол, это то же, что эквилибристика. Один продает одну часть тела, другой – другую. Позитивисты, они не понимали, что это таинство, мистическое таинство.
После хорошей женщины себя другим человеком чувствуешь. Легкость такая…
Розанов не дошел диалектически, что христианство это преодоление зоологичности пола. Одухотворение. Его дочь – моя поклонница – со мной согласилась. Так же, как Ницше не дошел, что христианство породило и рыцарство, и аристократию.
Есть данности пола. Нельзя жить с матерью, сестрой, дочерью, мужчиной. Нам, солдатам, недоступны половые извращенья. Это данности пола! А теперь они одеваются, как мужчины. Мир гибнет!
Раньше – дама в черном платье, декольте, утонченная, выращена в оранжерейных условиях. А с другой стороны – гусар: шпоры, позументы, усы – гипертрофированная мужественность. Они друг на друга просто падали. Никаких разговоров об импотенции, фригидности. Сейчас, я читаю, восемьдесят процентов женщин фригидны. А мне все равно, я не обращаю внимания.
У меня всегда есть две-три милых женщины. Очарование нужно, очарование. Даже когда приходишь к старой любовнице – надо очароваться. Иначе не встанет. У Гёте об этом есть поэма. Как он не мог служанку, а на венчанье с любимой его маэстро в церкви встал.
А у современных поэтов болезнь – импотенция. От нервозности. Чего их перечислять – и так все знают.
Еще новое слово: жизнелюб. Ландау жизнелюб. Так и пишут. Это если ты получаешь больше трехсот, то жизнелюб, а если меньше, то развратник.
Слуцкий и Балтер – карьеристы-неудачники, а прошлое – только повороши. Вообще, ифлийцы – Слуцкий, Наровчатов, Коган, Шелепин – это авгуры, маленькие великие инквизиторы. Я себе так говорю: Троцкий, Ганецкий, Урицкий, Слуцкий. Я вот подумал: от Троцкого хоть афоризмы остались: “Ни мира, ни войны”, “Грызть гранит науки” – это он придумал. А от Сталина – ничего.
Павел Коган, – из него сейчас героя делают, – о тридцать седьмом годе написал:
Садист!
Мандельштамиха гениально это время передала. Гениальная старуха. Большая моя поклонница.
Наровчатов в десятый раз повторяет:
– Я в ЦК заявил, что “Новый мир” – журнал интеллигенции, опирающейся на рабочий класс. – Я молчу, а надо бы спросить, как слуга-интеллигент может опираться на великого гегемона?
Ахматова мне говорила: – В Ленинграде – Бродский, в Москве – вы. Значит, я. Бродский там вырос. Парадоксальность у него появилась. Парадокса ему не хватало, парадокса.
А Пастернак – он тогда в кремлевке лежал – Бокову записку написал – прямо справку мне выдал: “«Синева» – хорошая книга”. Я всегда с собой фотокопию ношу.
Коля Глазков написал:
“Мнительны невероятно” – это гениально. А его приятель, физик, что ли, написал про Колю:
Олейников написал Заболоцкому:
А Маршак написал на Олейникова:
Маршак был мудрый, как змий. Это только на вид манная каша. Он белым агитки писал. В тридцатых у Преображенского отсиживался, два месяца не спал. С тех пор он и напугался. Один раз Твардовский привозит ему домой Солженицына. Представляете, чудо привез! У Солженицына времени двадцать минут. Так Маршак ему двадцать минут читал какую-то сказку, перевод. Чтобы разговора не было. Мудрый, как змий!
Я сам человек трусливый. Не хочу помирать ни за то, ни за это. Я на войне был. Война это никакой не героизм. Война это грязь, офицерский мордобой, это ужас! Эйдлин на войне не был, он до сих пор думает: “Выходила на́ берег Катюша”. Ему еще официально не сообщили, что Исаковский не поэт. “Медаль за город Будапешт”! Так никто не говорит. Медаль за Будапешт!
Это я сейчас не боюсь, а так всю жизнь дрожал. Били не меня, убивали Евтушенку, Вознесенского – они шумные. В самолете из Тбилиси я был с одной милой женщиной. Вдруг Женька оборачивается и начинает на весь салон орать:
Я ему говорю: – Провокатор! Замолчи! – я его в глаза Гапоном зову. Он любит, когда его в глаза ругают. Мазохист.
Я всю жизнь за евтушенками проходил. И дрожал, дрожал. Хорошо, что у нас критика запрещена, а то меня давно убили бы. Они бездарностей выдвигают, бандиты, какого-нибудь Тряпкина, Рубцова, Кузнецова – бездарностей.
Вон Бо́гат ходит с таким видом, как будто это он Винокуров, а не я Винокуров.
1979–1994
слуцкий в малеевке
слуцкий: У вас сколько историй? У меня штук шестьсот. Эту мне рассказал Ардаматский. В сороковом году Алексей Толстой распорядился узнать в Латвии о Северянине. Его нашел в Эстонии Ардаматский. От имени Толстого пригласил в Москву. А Северянин только что женился на богатой немке, фермерше. Он отвел Ардаматского в подвал. Там по стенам банки с маслом. – Сейчас в Европе война. Представляете, сколько это будет стоить через год? Зачем я поеду? – Через год в его дом угодила бомба. Все погибло: Северянин, немка, масло… Если за обедом захотите ругать Долматовского, ругайте Матусовского: к Грушиным приезжает дочка Долматовского.
За столом слуцкий с Татьяной Борисовной, социолог грушин с женой, кацева из “Вопросов литературы”.
слуцкий: Островой со мной не кланяется. Когда его кандидатуру выдвинули в партбюро, я дал отвод на том основании, что на руководящем посту член правящей партии должен обладать хотя бы минимальными умственными способностями… Знаете, как Капитонов жаловался Сталину на писателей? Говорил, что плохие, что плохо себя ведут. Сталин сказал: – Послушай, Капитонов, я не могу дать тебе других писателей. У меня нет других писателей.
грушин: Юрий Маркович Нагибин рассказывал. Он шел в Болшеве с Буденным. Навстречу человек – усы длиннее, чем у Буденного. Юрий Маркович спросил, кто это. – Это Ока Городовиков. Ты не знаешь Оку Городовикова? Под Белой Церковью смотрю – все поле беляками завалено, в капусту изрублено. Чья работа? Ока Городовиков. На Двине – все поле в кусках, в реке – кровь и печень. Печень не тонет. Чья работа? Ока Городовиков. Под Варшавой поляки от шеи до седла развалены. Погоны целые. Ока Городовиков! Содержательный человек.
слуцкий: Советская власть наградила Городовикова самой высшей наградой, какая бывает.
грушин: Золотое оружие?
слуцкий: Когда всех калмыков выслали, не выслали три семьи, Городовикова и еще две.
Едва я приехал, особа из-за соседнего стола изловила меня у моей двери:
