Катастрофа на Волге - Адам Вильгельм (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗

Разумеется, это лило воду на мельницу генералов типа Гейтца, призывавших держаться до конца, которые тогда оказывали еще сильное влияние на мышление всей группы генералов. Они пытались дискредитировать цели Национального комитета, утверждая, что призывать к таким действиям из безопасного плена — это дешевая уловка. В то время Паулюс тоже выдвигал аналогичные возражения, которые он сформулировал следующим образом: «Не создастся ли впечатление, что эти шаги предпринимаются под давлением русских? Геббельсу будет нетрудно объявить деятельность Национального комитета „Свободная Германия“ коллаборационизмом или ударом кинжала в спину».

22 августа мысленно мы были с Зейдлицем. Где он, как проводит свой день рождения? Хотя в прошлом отношения между Паулюсом и Зейдлицем иногда омрачались отдельными столкновениями, все же фельдмаршал чувствовал себя тесно связанным с генералом, происходившим из старинного рода кавалеристов. Держаться вместе в это тяжелое время, в любом положении проявлять корпоративный дух — таков был девиз Паулюса. Не допускать того, чтобы кто-либо отделился, чтобы во «фронте» генералов была пробита брешь. Паулюс рассчитывал на сословное высокомерие, распространенное среди пожилых офицеров. «Зейдлиц сдержит свое обещание», — неоднократно говорил он генерал-полковнику Гейтцу, который, как бывший председатель имперского военного трибунала, видел в Зейдлице со времени его протестов в котле потенциального государственного преступника.

Боязнь новой «легенды об ударе кинжалом в спину»

Да, пробиваться к новым берегам было очень сложно, долго, трудно. Генерал-фельдмаршал напомнил нам об «ударе кинжалом в спину». Сам он сказал это не из личной ненависти к людям в Национальном комитете, а в силу своего воспитания. Легенда об ударе кинжалом в спину, выдуманная в Германии действительными виновниками Первой мировой войны для поношения Ноябрьской революции и в целях подготовки реваншистской войны, занимала одно из центральных мест в более чем скромном идейно-политическом стандартном оснащении работника генерального штаба в Веймарской республике. Старый генералитет, обладавший в лице президента Гинденбурга и в верхах рейхсвера решающими позициями власти, не был заинтересован в истине. Он хотел, чтобы забыли, что Первая мировая война была проиграна в результате военного и экономического истощения Германии, и перевалил вину на «измену в тылу». Так, например, изучая раньше историю, я ни разу не встречал текста протокола совещания в главной ставке 14 августа 1918 года, когда статс-секретарь иностранных дел в присутствии кайзера, Гинденбурга, Людендорфа и других высоких особ из окружения Вильгельма II констатировал следующее:

«Начальник штаба действующей армии охарактеризовал военную ситуацию таким образом, что мы не можем больше надеяться сломить боевую волю наших врагов с помощью военных действий и что наше верховное командование должно поставить перед собой цель постепенно парализовать боевую волю врага путем стратегического отступления. Политическое руководство соглашается с этим мнением величайших полководцев, которых создала эта война, и делает из него политический вывод, что нам не удастся сломить боевую волю противника политическими средствами и поэтому мы вынуждены в дальнейшем считаться с этим военным положением при проведении нашей политики». [104]

Эти слова показывают коротко и ясно, что еще за три месяца до Ноябрьской революции Германия была уже не в состоянии выиграть войну ни военными, ни политическими средствами. Чтобы скрыть этот факт, в Третьей империи была официально санкционирована легенда «об ударе кинжалом в спину». Она вошла в книги по истории и распространилась в кругах профессоров. «Ноябрьские преступники» стали синонимом «национальной» измены и подвергались величайшему презрению.

Пришлось преодолеть все это нагромождение систематически вдалбливавшихся воззрений и оценок, прежде чем стало ясно, каким путем идти. Конечно, имелся великий исторический пример Штейна, Арндта, Клаузевица, Бойена, которые из России через головы продажных властителей обратились к совести немецкого народа и призвали к освободительной борьбе. Имелась Таурогенская конвенция от 30 декабря 1812 года, согласно которой прусский генерал фон Йорк, не спросив своего короля, договорился с русским генералом фон Дибичем прекратить все военные действия между прусским корпусом и русскими соединениями.

В манифесте Национального комитета указывалось на эти исторические примеры. Действительно, в то время речь шла, по существу, о таких же проблемах и таких же конфликтах, какие стояли перед нами в 1943 году. Деятели 1812–1813 годов ради своего народа и отечества отказались повиноваться своему главе государства и действовали на свою ответственность, согласно со своей совестью и исторической необходимостью. Группа упрямцев в Войкове не хотела принимать это во внимание: «Эти люди не были военнопленными. Кстати, они заключили союз с царем, а не с „красными“». В последнем аргументе заключалась суть дела. Вечные завоеватели и милитаристы среди генералов не хотели иметь ничего общего с коммунистами. Они ненавидели их из принципа, они ненавидели их в силу своей классовой принадлежности. Они даже не собирались всерьез поинтересоваться тем, как коммунисты трактуют понятия нации, отечества, государства, войны.

В конце концов, все это тоже относилось к «корпоративному духу» и к «офицерской чести», которые провозгласил фельдмаршал Паулюс, опутанный сетью консервативного воспитания. Я, полковник среди генералов, запутался в этой неразберихе. Мне очень медленно удавалось освобождаться из нее.

Мнимая победа над делегацией Зейдлица

Однажды вечером, в первых числах сентября 1943 года, я читал в своей комнате. Внезапно кто-то просунул голову в дверь и попросил меня поскорее спуститься. На ходу я набросил китель. Внизу, около лестницы, я наткнулся на группу генералов, среди которых находились — я не поверил своим глазам — фон Зейдлиц и Латтман. Итак, они вернулись в Войково, промелькнуло у меня в голове. Но где же Корфес? Его не было, но зато я увидел полковника Штейдле и незнакомого мне до сих пор майора-летчика, которого Штейдле представил мне как фон Франкенберга.

Оба генерала и Штейдле сердечно поздоровались со мной, однако у меня было впечатление, что вся группа стоящих вокруг, в том числе генерал-полковник Штрекер, находилась в состоянии растерянности, даже в расстроенных чувствах. Генерал фон Зейдлиц попросил меня доложить о нем фельдмаршалу Паулюсу, что я тотчас же сделал.

Разговор Паулюса с Зейдлицем длился недолго. Когда по приглашению ординарца я вошел в комнату, фельдмаршал возбужденно ходил взад и вперед большими шагами.

— Что, снова произошла стычка? — спросил я.

— Нет, не это, но за несколько дней своего отсутствия Зейдлиц совершенно изменился. Он говорит о новых решениях, которые окрепли в нем во время бесед со сражавшимися под Сталинградом, а также и с недавно попавшими в плен офицерами, с немецкими эмигрантами и видными советскими генералами. Он говорил, что следует основать Союз немецких офицеров. Я не смог его раскусить. В заключение он попросил созвать всех генералов, чтобы подробно изложить перед ними то, что он рассказал мне лишь в общих чертах. Я хочу выполнить эту его просьбу. Обойдите лично всех генералов, я прошу их быть в столовой через полчаса.

Генералы бывшей 6-й армии собрались точно в назначенное время. Генерал фон Зейдлиц сидел на обычном месте, которое полагалось ему, согласно субординации, как бывшему командиру корпуса. Паулюс предоставил ему слово. Казалось, что это собрание, на котором преобладали отделанные красным и золотым генеральские мундиры, было наэлектризовано до предела, что каждое мгновение может произойти опасный взрыв. Особенно сердитые взгляды бросал вокруг себя генерал-полковник Гейтц. Казалось, он хотел пронзить ими полковника Штейдле и майора фон Франкенберга.