Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Конечно, было прискорбно потерять любого из наших людей, но для нас слишком много значило время; а необходимость войти в Маан и деморализовать преграждавший нам доступ к морю небольшой турецкий гарнизон настолько, чтобы он сдался, была такой настоятельной, что я пошел бы на бо?льшие потери. В подобных случаях смерть оправдывалась и была недорогой ценой.
Я пытался расспрашивать пленных об их войсках в Маане, но пережитое нервное потрясение оказалось для них слишком суровым: одни просто пялились на меня и несли какую-то бессмыслицу, другие со слезами обнимали мои колени и в ответ на каждый вопрос уверяли, что они такие же мусульмане, как и мы, мои братья по вере.
В конце концов все это меня разозлило, я отвел одного из них в сторону и, как следует ему всыпав, новой болью привел в полусознательное состояние, после чего он стал достаточно вразумительно и логично отвечать на вопросы и рассказал, что их запасной батальон был направлен в подкрепление, так как имевшихся в Маане двух рот было недостаточно для его круговой обороны.
Это означало, что мы могли легко взять Маан, и люди племени ховейтат, предвкушавшие огромную добычу, требовали, чтобы их вели на город, хотя и здесь нам достались неплохие трофеи. Однако Насир, а потом и Ауда помогли мне их урезонить. У нас не было ни материального обеспечения, ни профессиональных подразделений регулярной армии, ни орудий, ни баз ближе Веджа, ни связи, не было даже денег, потому что золото уже было растрачено, и мы для повседневных расходов стали выпускать собственные банкноты, обещая оплатить их, «когда будет взята Акаба». Кроме того, общий стратегический план не был скорректирован в соответствии с достигнутыми тактическими успехами. Мы должны были прорываться на побережье, чтобы восстановить морское сообщение с Суэцем.
И все же было неплохо продолжить давление на Маан; мы послали своих всадников в Мриегу, а потом и в Махейду и захватили ту и другую. Вести об этом продвижении, о потере турками верблюдов на Шобекской дороге, о разрушении Эль-Хаджа и о разгроме запасного батальона разом обрушились на Маан и вызвали там самую настоящую панику. Военные штабы взывали по телеграфу о помощи, гражданские грузили на машины свои архивы и поспешно уезжали в Дамаск.
Глава 54
Тем временем наши арабы грабили турок, их товарный поезд и лагерь. Вскоре после восхода луны к нам пришел Ауда и объявил, что мы должны трогаться в путь. Это возмутило и меня, и Насира. В ту ночь дул сильный западный ветер, и в промозглой свежести Абу-эль?Лиссана, на высоте четыре тысячи футов над уровнем моря, после жары и горячей схватки днем очень болели наши раны и синяки. Здешний источник представлял собою серебристую нитку воды, струившейся по каменному руслу, выложенному поверх восхитительного зеленого мягкого дерна, на котором мы лежали, завернувшись в свои плащи и размышляя о том, стоит ли готовить что-нибудь на ужин: нам было как-то не до того. То была реакция на победу, когда становится ясно, чего не следовало делать и что ничего стоящего не сделано.
Ауда настаивал на своем отчасти из суеверия – его страшили окружавшие нас, едва успевшие застыть трупы, отчасти опасаясь, как бы на нас, спящих и беспомощных, не напали собравшиеся с силами турки или же ховейтаты других кланов, среди которых были его кровные враги. Другие же, сделав вид, что пришли к нам на помощь, и приняв нас за турок, могли вслепую открыть по нам огонь. Все же нам пришлось подняться и построить в шеренгу несчастных пленных.
Большинству из нас пришлось идти пешком. Десятка два верблюдов погибли или умирали от ран, другие были слишком ослаблены, чтобы нести сразу двух всадников. На каждого из оставшихся посадили по арабу и турку, но некоторые из раненых турок были так плохи, что не могли удержаться на подушке за всадником. Дело кончилось тем, что нам пришлось оставить около двадцати из них на густой траве рядом с ручьем, где они, по крайней мере, не умерли бы от жажды, хотя надежды на то, что кто-нибудь из них выживет или сможет уйти, почти не было.
По просьбе Насира этим полуголым людям дали одеяла, и пока арабы собирались в дорогу, я отправился в долину, где совсем недавно происходило сражение, чтобы посмотреть, не осталось ли на убитых какой-нибудь одежды, но бедуины меня опередили и раздели всех мертвых догола. Это традиционно считалось у них делом чести.
Для любого араба главной принадлежавшей лично ему долей победы всегда была возможность носить одежду врага, и уже на следующий день мы увидели, что наши люди преобразились (по крайней мере, до пояса) в турок, напялив на себя их солдатские мундиры: разгромленный турецкий батальон был только что сформирован, очень хорошо экипирован и одет в новую униформу.
Убитые были удивительно красивы. Ночь нежно осияла их своим неверным светом, придавая всем мягкий оттенок цвета свежей слоновой кости. Кожа турок на обычно скрытых одеждой частях тела была белой, но гораздо более светлой, чем у арабов, и солдаты эти были очень молоды. Над ними склонялись листья окружавшей их темной полыни, в эти минуты отяжелевшие от росы, в каплях которой, напоминая брызги морского прибоя, искрились слабые лучи лунного света. Казалось, кто-то как попало свалил их мертвые тела на землю и что, если кто-нибудь распрямит их скорченные конечности, они наконец обретут покой. И я стал аккуратно раскладывать их в ряд, чувствуя себя невероятно усталым и втайне желая стать одним из них, затихших навеки, чтобы никогда не возвращаться в неугомонную, шумную толпу алчных людей, оспаривавших друг у друга награбленное, хваставшихся своей силой и способностью вынести Аллах весть сколько лишений и ран: ведь независимо от того, победим ли мы или окажемся побежденными, смерть уже ждет, чтобы завершить нашу историю.
Наконец наша небольшая армия была готова к маршу, мы медленно двинулись извивавшейся тропой к гребню высотки и, перевалив его, оказались в низине, защищенной от ветра. Там, пока наши усталые солдаты отсыпались, мы диктовали письма к шейхам прибрежных ховейтатов, в которых сообщали им о победе, о том, что теперь они могли бы окружить ближайших к ним турок и заблокировать их до подхода наших сил. Мы проявили расположение к одному из захваченных в плен офицеров, полицейскому, которого презирали его кадровые коллеги, и уговорили его стать нашим писцом-переводчиком. Он написал под диктовку послания от нашего имени комендантам Гувейры, Кесиры и Хадры – всех трех гарнизонов, стоявших между нами и Акабой, – в которых мы предупреждали, что, если не доводить нас до крайностей, мы будем брать пленных и что быстрая сдача гарнизонов гарантирует пленным хорошее обращение и безопасную отправку в Египет.
Мы занимались этим до рассвета, после чего Ауда вывел нас на дорогу и повел по словно выстланной мягким вереском долине, лежавшей между округлыми холмами. Она казалась уютной и гостеприимной до самой последней поросшей зеленью высотки, которая, как мы вдруг поняли, оказалась действительно последней, так как за ней не было больше ничего, кроме чистого воздуха открытого пространства. В тот раз меня глубоко поразила эта восхитительная перемена, и впоследствии, сколько бы нам ни доводилось здесь проезжать, меня каждый раз охватывало какое-то трепетное напряжение, верблюд прибавлял шагу, и хотелось поскорее заглянуть за гребень высотки, чтобы снова увидеть этот простор.
Под нами уходил вниз на многие сотни футов горный склон Штар с дугообразными, похожими на какие-то бастионы уступами, о которые разбивались утренние облака. От его подножия начиналась новая земля Гувейрской равнины. Округлые обнажения известняка Абу-эль?Лиссана были покрыты наносной почвой, на которой укоренился вереск, судя по его сочной зелени не испытывавший недостатка в воде. Гувейра напоминала ожившую географическую карту с фоном из розового песка, прорезанного жилками рек, отороченных порослями кустарника, и вокруг всего этого размещались островки и высились скалы из сверкавшего песчаника, выветренного и вымытого дождями и окрашенного в какой-то немыслимый небесный цвет лучами восходящего солнца.
