Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич (читать книги бесплатно полностью txt) 📗

… С учётом того, что в парламент была избрана большая группа независимых депутатов, ещё по семь-восемь процентов получили правые силы и блок Примакова-Лужкова, ещё чуть меньше — ЛДПР и «Яблоко». Абсолютно новая картина: левые силы перестали иметь в парламенте большинство! Это была победа.

… Так что же будет с российским парламентаризмом? Какая судьба его ждёт?

Думаю, нормальная, рабочая судьба. Если лидеры «Единства» не будут почивать на лаврах, не уйдут целиком в думскую суету, а продолжат заниматься созданием общероссийского движения, у них обязательно должна получиться та консервативная партия центра, которая есть во многих развитых странах — консерваторы в Англии, республиканцы в США, христианские демократы в Германии, либеральные демократы в Японии. В какой-то мере «партия власти», но не претендующая на исключительное положение в обществе. На политическую монополию.

Почти во всех этих странах у консерваторов есть и политические оппоненты, как правило, социал-демократического толка. Появятся они, разумеется, и у нас. Для этого нужно, чтобы разумные политики в рядах компартии перестали наконец жить лозунгами вчерашнего дня, оказались разборчивее в выборе союзников. Если они не найдут в себе мужества сделать этот шаг к размежеванию с оголтелыми левыми радикалами, их место могут занять и другие — например, то же «Отечество — Вся Россия».

Впрочем, это всего лишь прогнозы. Прогнозировать на пустом месте я не люблю. Другая профессия. Я не политолог, а политик.

Могу дать лишь один твёрдый прогноз: в России с каждым годом, с каждыми новыми выборами будет все более работоспособный, современный, достойный парламент.

… И начался этот процесс именно в том, таком трудном для нас и драматичном 99-м году.

19 декабря я провёл беспокойно. Хотя под конец выпили шампанское за победу «Единства», от волнений этого дня я устал. Итоговые цифры на телеэкране все время мелькали, менялись. Ночью, уже почти засыпая, я продолжал думать, сопоставлять, анализировать: что же произошло?

А утром проснулся с мыслью: произошло что-то очень важное. Итоги голосования подтвердили самое главное, о чем я непрерывно думал все эти последние недели: у Владимира Путина есть огромный запас доверия!

По сути дела, уже в декабре люди проголосовали за нового президента, поддержав «его» блок, хотя он не был его лидером, просто протянул руку новому движению.

Значит, все идёт правильно.

ПРЕЗИДЕНТСКИЕ ГАРАНТИИ

Настала пора принимать последнее, может быть, самое главное решение. Ещё за несколько дней до выборов, опережая ход событий, я встретился с Владимиром Путиным. Наш разговор окончательно укрепил меня во мнении: да, пора!

Я должен уйти в отставку. Путину больше не надо мешать. Нужно отойти в сторону. Освободить дорогу.

… Президент уходит в отставку. Уходит раньше времени.

Было это уже один раз. Первый и последний президент СССР Михаил Сергеевич Горбачёв тоже в декабре, в декабре 1991-го, ушёл со своего поста.

Судьба Горбачёва, судьба наших с ним отношений, судьба России на страшном, опасном переломе конца 80-х — начала 90-х…

… Не раз и не два я возвращался мысленно к тем дням, когда в России менялся политический строй. На смену Советскому Союзу приходила новая страна — с другими границами, с другими приоритетами во внешней и внутренней политике, с другими политическими институтами, с другой системой власти. Я понимал, насколько это будет трудный, болезненный процесс.

Понимал это и Горбачёв.

Во время наших последних встреч в Кремле осенью 91-го года, когда мы обсуждали новых министров, которые были назначены сразу после августовского путча — причём эти кандидатуры предлагал я в достаточно жёсткой манере, но, конечно, прислушиваясь и к мнению Горбачёва, — тема крушения прежнего режима как бы висела в воздухе, недоговорённая.

… Можно ли настолько резко ломать то, что выстраивалось с таким трудом, на протяжении десятилетий? По выражению лица Горбачёва ясно читалось: нельзя!

Перед моими же глазами стояли картинки путча: танки и бронетранспортёры на улицах, горбачевские соратники, решившиеся нарушить законы страны. И человеческие законы, и юридические.

Если горбачевские «генералы», размышлял я, послушные исполнители системы — Язов, Крючков, Пуго, представители мощнейших силовых ведомств, по самому своему статусу обязанные охранять государство от потрясений, — решились на путч, решились восстать против президента, значит, такая система стала уже нежизнеспособной. Позволить генералам командовать страной, начинённой ядерным оружием, дать им ещё один шанс к перевороту я просто не имел права. Да, советская власть была хорошо отлажена, и Горбачёв очень боялся её разрушать, боялся просто панически. Но если один раз она дала мощнейший сбой, то по самим внутренним законам своего функционирования, по самой своей структуре она была обречена. Застраховаться от её дальнейшего непроизвольного саморазрушения было невозможно, доверять ей дальше — смертельно опасно.

Для того чтобы советские генералы не устроили нам всем кровавую баню, не затеяли игру в очередную хунту, нужны были немедленные и коренные политические преобразования.

Надо отдать должное Михаилу Горбачёву: при всех наших непримиримых разногласиях, при наших сложных личных отношениях он прекрасно понимал эту логику политического процесса и не стремился обострять ситуацию. Не стремился сражаться и воевать за личную власть, прекрасно понимая, что после путча она безвозвратно потеряна. В те ноябрьские и декабрьские дни и меня, и Горбачёва волновал вопрос: насколько мягко нам удастся «перевести рычаги» в иное положение? Насколько чётко и слаженно мы сумеем обеспечить этот переход из одного политического пространства в другое, из одной системы власти — в новую систему, от советской бюрократической, партийной «демократии» — в демократию реальную, подкреплённую реальными свободами?

Подписанный в Беловежской Пуще документ лидеров трех славянских государств — России, Украины и Белоруссии — был в этом отношении единственно возможным политическим ходом. Коммунисты не могли ожидать настолько стремительного развития событий. Приобретённый бывшими республиками Союза новый политический статус выбивал из рук коммунистов их главное оружие — старую административную систему. Они оказались сразу в новой истории, в новой реальности, и, чтобы собрать силы и заново организоваться (уже без поддержки огромной государственной машины), им потребовалось достаточно много времени. Об условиях подписания договора я подробно рассказывал в предыдущей книге. И здесь касаться этого момента не хочу.

… Исходя из всех этих обстоятельств я и рассматривал вопрос о личных гарантиях, предоставленных первому президенту СССР Михаилу Горбачёву и его семье.

Казалось бы, вопрос действительно личный. Но для нашей страны, для нашей истории он выходил далеко за рамки бытовых нужд президента и вопроса о том, как сложится его дальнейшая судьба. Для России это был вопрос воистину всемирно-исторический.

Так уж повелось в России: её правитель никогда не передавал власть добровольно. Всегда это была или естественная смерть, или заговор, революция.

Коммунистический режим унаследовал неспособность к безболезненной передаче власти в новые руки. Царь переставал быть единоличным правителем лишь после смерти или после переворота, генеральный секретарь — точно так же. И то, что в 1964 году переворот прошёл вроде бы мирно и Хрущёв остался жив, — сути происходящего не меняло. Хрущёв был насильственно устранён с политической сцены и посажен под домашний арест. Для огромного населения СССР его вчерашний лидер, живой и мыслящий человек, в один прекрасный день как бы навсегда исчез. Он не мог участвовать в жизни страны, без разрешения не мог никуда выезжать. О его смерти сообщила лишь крошечная заметка в газете.

… Горбачёва в случае успеха путча, в случае прихода к власти хунты советских «генералов» ждала примерно такая же судьба (хотя события могли пойти и по гораздо более трагичному сценарию — к этому подталкивала сама логика переворота). И теперь нам с Горбачёвым предстояло вместе решить непростой вопрос: какова будет судьба бывшего президента СССР в новой России? Необходимо было создать прецедент уважительного, достойного отношения к крупной политической фигуре, сошедшей со сцены. Я постарался сделать все, что мог, в этом направлении — это было нужно не для кого-то лично, а для страны.