Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Аринштейн Леонид Матвеевич (книги серии онлайн TXT) 📗

– К Тифлису в одном поезде и в одном вагоне ехали… Я еще вашему высокоблагородию чулки шерстяные подарил.

Старик опустил голову и задумался.

Максим стоял, вцепившись в передок брички. Штык справа и штык слева касались его ребер.

Полковник так долго думал, что Сагайдаров осмелился и нетерпеливо кашлянул:

– Прикажете вести?

– Ак?.. Вспомнил, вспомнил каналью… Старший по конвою! Оставьте солдата мне, я его, это самое, лично допрошу. Захвачен с оружием? Нет? Отлично.

Кучер хлестнул по лошадям. Максим, держась одной рукой за крыло брички, побежал рядом.

Остановились перед зданием школы.

Максим с большой расторопностью принялся распрягать лошадей, причем каждую из них награждал такими ласковыми именами, которые не часто доводилось слышать от него и жене Марфе. Потом он поставил лошадей под навес, навалил им сена, перетаскал с возов в дом чемоданы и, покончив все дела, явился к полковнику, который сидел в классной комнате за партой и разбирал бумаги.

– Большевик, сукин сын? С нами, это самое, воюешь?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, я не здешний.

– Как же сюда попал? Большевик, каналья?

– Никак нет, ваше-ство, корову приехал покупать.

Полковник наклонил голову так низко, что нос его почти касался исписанных лиловыми чернилами ведомостей. Он вздохнул, пожевал серыми и тонкими, как бечева, губами:

– Помню твою услугу, помню… Солдатики, суконные рыла, насолили мне тогда крепко… Пожалуй, они меня и укокошили бы? А?

– Так точно, ваше высокоблагородие, разбалованный народ.

– Как пить дать, укокошили бы, мерзавцы. – Он смахнул слезинку и строго взглянул солдату в глаза. – Ты, братец, желаешь, это самое, послужить родине?

– Рад стараться, ваше-ство, службу люблю.

– Отлично. С сегодняшнего дня зачисляю тебя на довольствие и прикомандировываю ездовым в обоз второго разряда. Разыщи на дворе подхорунжего Трофимова и, с моего разрешения, попроси у него шинель с погонами и ефрейторские нашивки.

– Слушаю, ваше…

– Да, это самое, раздобудь-ка мне кислого молока… Здесь покушать и с собой в дорогу возьмем.

– Рад стараться, ваше высокоблагородие, доставлю!

Старик дал ему на молоко керенку и отпустил, оставшись весьма довольным молодцеватой выправкой старого солдата.

Максим нашел во дворе подхорунжего, наскоро переоделся и со всех ног бросился по улице, держа направление к знакомой хате.

В воротах его встретила плачущая хозяйка и ахнула:

– Батюшки, в погонах?

– У нас это просто, – весело отозвался он и покосился на окна. – Я тут знакомого генерала встретил. А к вам заехал кто-нибудь?

– Бог миловал.

Максим смело вошел во двор.

Варенюк под сараем забрасывал автомобиль соломой. Увидав гостя, он бросил вилы и подошел:

– Беда… Не дай Бог… Комиссар, скажут, спалят.

– Ты бы заступился, милостивец, – зашептала баба. – Куда ее девать, под подол не спрячешь…

– Будьте спокойны, – ответил Максим. – Скоро выступаем. Где мой товарищ?

– Забери ты его, матерщинника, Христа ради. – Баба вошла в хату и остановилась перед печью. – Найдут его кадеты и нас на дым пустят.

– Где он? – спросил Максим, в недоумении оглядывая пустую хату.

– В трубу, сердешный, забился.

– Куда?

– Бона куда, – показала хозяйка.

Максим, изогнувшись, заглянул под чело печки, но ничего не увидел.

– Вася, – зашипел он. – Где ты, друг?

– Братишка… (Матюк). Отогнали белокопытых? (Матюк.) – глухо, как из могилы, отозвался Васька, и в густом потоке сажи на шесток опустились его босые ноги.

– Лезь назад, – сказал Максим. – Я в плен попался и бегаю вот, ищу кислого молока, но ты, Вася, во мне не сомневайся.

– Какого молока? (Матюк.)

– Лезь выше, Христом-Богом прошу, лезь выше. Скоро выступаем. До свиданья… – Он потряс друга за пятку и выбежал из хаты.

Строевые части, передохнув и закусив, уходили за станицу, в просторы степей. В полдень выступил обоз. Максим сидел на возу на горячих хлебах, во всю глотку орал на лошадей и нещадно нахлестывал их кнутом.

Через два дня, улучив удобный момент, он перебежал к красным, угнав пару коней и повозку с патронами.

Как Латвия не стала советской (1918–1919 гг.) Из воспоминаний Николая Бережанского

В конце октября и начале ноября 1918 года состояние 8-й германской армии, оккупировавшей Псковскую область и Прибалтийский край, по внешности и по духу нисколько не отличалось от состояния «революционной» 12-й русской армии, год тому назад с небольшим добровольно сдавшей Ригу и отдавшей в оккупацию Прибалтику. «Нервы» германской «железной» армии оказались такими же слабыми, как и нервы «женственно-славянской» [35] армии русской. В Пскове и Острове германские солдатские советы и комитеты активно боролись со своим начальством, препятствуя формированию ими русских добровольческих полков Северного корпуса (впоследствии злополучной Северо-западной армии) и часто самовольно отменяли приказы и распоряжения высшего германского командования, касающиеся снабжения и вооружения русских добровольческих полков.

В Режице солдатский совет открыто братался с русскими красноармейцами, стоявшими на пограничной полосе.

С занятием Пскова большевиками поезда, следовавшие на Ригу, были переполнены дезертирами до той же самой нормы, до какой наполнялись в свое время вагоны с русскими товарищами, «уставшими» воевать.

Кое-какой относительный порядок наблюдался лишь в самой Риге. Образовавшийся здесь в конце октября совет германских солдатских депутатов, в состав которого вошел значительный процент интеллигентных штабных солдат, фельдфебелей и младших офицеров, насколько возможно поддерживал расшатанную дисциплину и порядок. Если бы в этот момент состав германского солдатского совета в Риге был несколько левее и если бы вместо энергичного, с железной волей, правительственного комиссара при 8-й германской армии социал-демократа Виннинга был какой-нибудь неврастеничный «птенец гнезда Керенского», – переполненная соблазнительными магазинами, битком набитыми товарами, Рига, наверное, еще раз подверглась бы такому же разгрому, какой ей учинили уже раз русские солдаты.

Рижскому солдатскому совету пришлось не только обуздывать своих распускавшихся солдат и спешно эвакуировать их из Риги, но ему пришлось одновременно заняться чужой внутренней политикой, очень сложной, очень запутанной, в которой борющимися элементами были справа – прибалтийские бароны, в центре – латышские буржуазные и демократические группы, одинаково враждебно настроенные как к местным баронам, так и к немцам-оккупантам, и терпевшие тех и других по политическим соображениям, что называется, «до поры до времени», и слева – местные латышские коммунисты, находившиеся в теснейшем контакте с русскими большевиками, от которых они получали инструкции, директивы и, разумеется, деньги.

Бароны мечтали о Балтийском Королевстве, находящемся в личной унии с Пруссией; латыши мечтали о собственной независимой республике; коммунисты работали на благо русского коммунизма, уже назначившего в Петербурге специальное советское правительство для советской Латвии под председательством латышского адвоката без практики Петера Стучки.

Солдатскому совету в Риге однако посчастливилось найти совершенно правильный политический курс.

Совершенно игнорируя баронские группы, поддерживая латышские буржуазные партии, рижский солдатский совет едва ли не через неделю после своего формирования вступил в энергичную борьбу с местными латышскими коммунистами, которые тогда официально называли себя еще социал-демократами…

Но все же сил солдатского совета в Риге и энергии комиссара Виннинга было далеко не достаточно в обстановке стихийного революционного движения в стране. Положение осложнялось еще категорическим ультимативным требованием победительницы Антанты о беззамедлительной и полной эвакуации Прибалтийского края германскими войсками. Мстительные победители совершенно не учитывали обстановку и не желали считаться с тяжкими последствиями для несчастного края, на который из Петербурга и Пскова катился уже страшный большевистский вал в лице латышской красной армии, следовавшей буквально по пятам за уходящими германскими войсками, которая, не терпя решительно никаких потерь, только усиливалась по пути, подбирая военное снаряжение и оружие, брошенное, вследствие поспешной и принудительной эвакуацией края, немецкими войсками, и несла с собой террор, смерть и кошмар в мирные до сих пор города и деревни Прибалтики.