Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис (электронные книги без регистрации .txt) 📗
В начале января дивизия двинулась вперед. Снайперы шли во втором эшелоне. Теперь их насчитывалось семнадцать. Три девушки погибли, одна была в госпитале, двоих — в положении — отправили домой.
Глава двадцать первая
В Польше
Январь 1945 года
Судьба Германии была предрешена, вопрос был в сроке. Понимали это и наше руководство, и союзники, и немцы. Но последние продолжали фанатично сопротивляться. Немецкое командование, не считаясь с потерями, приказывало командирам защищать каждый рубеж на пути к границам Германии. Советское командование, в свою очередь не считаясь с потерями, требовало от командиров — наступать!
В первые январские дни на расположения дивизии внезапно обрушилась артиллерия, а затем в стык двух полков быстро двинулись самоходки и автоматчики. Туманная погода не позволяла вызвать авиацию, — очевидно, это учел противник. Один полк немцы смяли почти сразу, второй оказал серьезное сопротивление, подключив к контратакам противотанковый дивизион. Завязался бой. Продолжался он до позднего вечера. К этому времени стало известно, что атаки одновременно произведены на нескольких участках армии — то ли это была разведка боем, то ли стремление оттянуть срок нашего наступления.
В дивизионной газете напечатали статью о подвиге двух батарейцев, Ивана Скуднова и Сергея Пантюхова: своей 76-мм пушкой они остановили автоматчиков, но немцы смогли захватить раненных бойцов, вырезали на их телах пятиконечные звезды и добили ножами. Во всех батальонах провели «митинги мщения»: выступали солдаты и офицеры, клялись отомстить. Меня вызвал начальник политотдела дивизии полковник Шилович:
— Отвезете тела погибших героев-комсомольцев в Сувалки. Похоронить надо с почестями.
Я взял с собой младшего лейтенанта и трех солдат, погрузили в машину два гроба и тронулись в путь.
Сувалки — небольшой красивый польский город, расположенный в восьмидесяти километрах от Кракова. В местном госпитале оставил гробы и при них на ночь офицера с солдатами, а сам встретился с нашим комендантом, заручился его обещанием помочь с похоронами.
Время позволяло, и я решил познакомиться с майором Лебедевым, редактором армейской газеты «На врага!».
Лебедев встретил меня тепло, а узнав о цели моего приезда в город, сразу попросил написать в газету о погибших артиллеристах. Беседа с ним произвела на меня сильное впечатление — это был умный образованный человек, по специальности историк, окончил Московский педагогический институт, а в начале войны — специальные курсы военных журналистов. Его интересовало, читают ли газету, как к ней относятся офицеры и солдаты, я постарался ответить на все вопросы. После небольшого чаепития Лебедев пригласил меня на встречу с коллективом редакции: он недавно вернулся с армейского совещания политработников и намеревался сообщить новости своим журналистам.
— Для затравки расскажу любопытную историю, услышанную на совещании, — так начал майор свое выступление перед сотрудниками. — Вы знаете, что по инициативе Верховного Главнокомандующего после перехода немецкой границы будет разрешено отправлять домой посылки — одну в месяц, офицерам — до десяти килограммов, солдатам — до пяти. В связи с этим член Военного Совета фронта Лев Мехлис рассказал, что товарищ Сталин поинтересовался: как солдаты смогут собирать барахло, не имея транспорта? Мехлис довел до сведения товарища Сталина свой разговор на эту тему с солдатами. Вот как рассуждает солдат: «Вещмешок за спиной — мой транспорт. Два килограмма будут всегда находиться там. А еще три я добуду в следующем завоеванном городе». «Верховный Главнокомандующий, — сказал товарищ Мехлис, — остался доволен солдатским ответом».
А теперь по существу, — продолжил Лебедев. — Скоро мы вступим в Восточную Пруссию. Командование волнует вопрос, как поведут себя наши солдаты с гражданским населением. Армия — это живые люди, у каждого из них свой личный счет к немцам. На протяжении четырех лет войны мы воспитывали армию под лозунгом «Смерть немецким оккупантам!». Но немецкий народ и военные преступники — не одно и то же. Доктор Фрейд говорил: «Ограничение своей агрессии, возможно, самая серьезная жертва, которую общество требует от человека». На войне, все мы знаем, укротить человеческую агрессию особенно сложно.
Тревожных сигналов хватает уже сегодня, в Польше: грабежи, изнасилования, надругательства над религиозными святынями. Крадут даже свое. В Плису немцы свезли десятки тысяч книг, награбленных в нашей стране, среди них много редких изданий, хранились они в бывших казармах, превращенных в склады. И вот, узнав об этом, расположенные в городе части две недели бесчинствовали на складах, украдено много ценных книг. На требование прекратить безобразие мародеры отвечали: «Мы победители, нам дозволено». Военный Совет фронта потребовал немедленно покончить с хищениями. Здесь это вроде бы удалось. Но что может случиться завтра, когда мы придем в Германию? Послушаются ли солдаты офицеров? Из сказанного ясно, что от нас требуется, — заключил Лебедев. — Нужно срочно заняться корректированием пропаганды.
Выступившие журналисты принялись сетовать:
— Поздно спохватились!
— Вряд ли удастся что-то изменить на ходу…
Редактор повернулся ко мне:
— Послушаем помощника начальника политотдела по комсомолу 331-й дивизии. Он приехал в Сувалки хоронить двух героев, погибших в последнем бою. Кстати, прошу всех, свободных от дел, завтра в десять утра быть в парке на похоронах.
Я сказал примерно следующее:
— Говорят, что в Сталинграде, когда капитулировавшие немцы выползали из нор и строились в колонны, один из наших офицеров, показав на окружающие руины, сказал им громко на немецком языке, чтобы все они слышали: «Запомните! Когда мы придем к вам, на вашу землю, в ваши города, мы превратим их в такие же руины!» Солдат ждет не дождется часа возмездия: дойти до Германии и рассчитаться за все — вопреки благим призывам и даже приказам. Так что работа всем нам предстоит большая и нелегкая.
Переночевав у Лебедева, рано утром я отправился в госпиталь. Служитель проводил меня в рекреационный зал. На столе, покрытом черным бархатом, возвышались два гроба, у изголовья каждого стоял высокий серебряный подсвечник, ярко горели свечи. Ксендз позади стола тихо читал молитву. Я вежливо поздоровался и вызвал младшего лейтенанта. Мы вышли в коридор. Объяснив лейтенанту порядок похоронного обряда, я поинтересовался, как прошло дежурство. Несколько смущенный, он рассказал:
— После полуночи приходил главный врач госпиталя, попросил дежурившего солдата открыть гроб. Свою просьбу он объяснил тем, что хочет собственными глазами увидеть зверство фашистов.
— И вы разрешили? — перебил я младшего лейтенанта.
— Да, — ответил он. — На охране стоял Григорьев, толковый парень, просьба врача была естественна. Вскоре я направился проверить часового и в дверях столкнулся с неизвестным человеком. То, что он сказал, в это невозможно поверить.
— И что же он сказал?
— Сказал, что никакой вырезанной звезды на погибшем он не обнаружил. И почему-то заулыбался.
— Зачем вы открывали гроб без разрешения младшего лейтенанта? — спросил я Григорьева.
— Я ничего дурного не приметил, это же главный врач. Простите.
С младшим лейтенантом мы ворвались в кабинет главврача госпиталя. Увидев его, офицер растерялся:
— Ночью приходил другой человек.
Я не стал распространяться, к тому же врач торопился.
— Вот-вот начнется торжественная манифестация, — возбужденно пояснил он. — Сегодня Красная Армия освободила Варшаву! Шесть лет оккупации, страданий! Наша Варшава — опять свободна! Спасибо! — Радостный, он крепко пожал нам руки.
Как все перемешалось: праздник освобождения, ночной визитер. Кто же приходил ночью и зачем, неужели правда им сказанное?.. Но сейчас нужно было торопиться на похороны.
