Шопен - Оржеховская Фаина Марковна (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Глава четырнадцатая
У Водзиньских в это время происходили объяснения. Граф Винцент Водзиньский вернулся из Варшавы поздно вечером и, застав еще Марию за ужином, сказал, проходя к себе в спальню:
– Завтра утром зайдешь ко мне пораньше! В пятом часу утра он проснулся и стал обдумывать предстоящий разговор с дочерью. Прежде он отмахивался от пани Терезы, пытавшейся серьезно обсудить с ним сватовство Шопена. Но, узнав несколько дней назад, что отказ все еще не послан, он рассердился и внезапно вернулся из Варшавы, где у него были дела, чтобы сделать семье соответствующее внушение.
Он предвидел горячие просьбы Марыни, ее обильные слезы, красноречивые доказательства в пользу ее выбора и в свою очередь придумывал не менее красноречивые доводы против этого увлечения, доводы, которые должны опровергнуть всю ее защиту и сломить сопротивление слабой девочки. Но он знал, что любовь придает слабым девочкам силу, и был озабочен. Надо было вмешаться раньше. И мать хороша! Носилась с этим музыкантом как с писаной торбой! Долго ли вскружить девчонке голову?
Но как быть, однако, если она заупрямится? Она привыкла, чтоб ее капризы исполнялись, а здесь не каприз! Тогда категорически выразить ей свою родительскую волю! Она не посмеет восстать! Только надо начать умно, мягко, чтобы не запугать ее!
В половине девятого Марыня вошла к отцу. Он сидел в глубоком кресле у стола. На нем был дымчатый шлафрок, тот же, что и в прошлом году. Он дал ей поцеловать свою руку и указал на стул. Мария села.
– Что у вас тут происходит? – начал он, сдвинув густые седые брови. – Какой-то граек осмелился просить твоей руки, ты в неразумии приняла это, и до сих пор вы с матерью не опомнились от вашего легкомыслия?
Мария молчала.
– Пора положить этому конец! Сын учителя, музыкант, сам дающий уроки, не партия для графини Водзиньской, и ты еще слишком молода, чтобы выходить замуж!
Мария молчала.
– Твоя мать сентиментальна, – продолжал пан Водзиньский, повернувший в кресле свое грузное тело, – она и Антона испортила. Чувствительные романсы, песенки, модные идеи о равенстве-всему этому она поддается, вопреки возрасту! Но ты, насколько мне кажется, обладаешь трезвым умом. Ты должна знать, что для тебя годится, а что нет!
Мария по-прежнему молчала, и это начинало смущать пана Водзиньского.
– Воспоминания детства, – продолжал он далее, – это хорошо и умилительно в старости, а ты только вступаешь в жизнь. Всех этих поэтов, скрипачей, рисовальщиков, составляющих вашу свиту, пора выгнать, – ну, не палками, разумеется, но надо дать понять, что им не следует высоко заноситься!
«Кажется, я слишком дал себе волю, – спохватился пан Водзиньский, – теперь она обидится и будет права!»
– Что же ты молчишь? – спросил он мягче. – Ведь мне надо же знать, о чем ты думаешь! («Ну вот, теперь я дал ей козырь в руки, и она начнет плакать и умолять меня! Надо быть построже!»)
Мария встрепенулась и ответила:
– Я во всем повинуюсь вам, папа!
– То есть как? Что ты сказала, не понимаю!
– Я во всем повинуюсь вам, пана!
На графа нашло заблуждение. Он вообразил, что Марыня, предупрежденная матерью и напуганная его категорическим отказом, впала в отчаяние и теперь готова повиноваться, затаив муку в душе. Бог знает, на что она может решиться! Мария была любимицей отца, он совсем не хотел доводить ее до крайности.
«Она не из таких, чтобы легко уступить, – думал граф, глядя на Марию, которая стояла перед ним, опустив глаза, – и если она говорит, что повинуется, даже не пробуя переубедить меня, значит тут что-то кроется. Обманывать меня она не станет: я знаю ее. Всякие там похищения и увозы – это, пожалуй, в духе пани Терезы, но не в духе Марыни. Да и хлопец не таков. Тогда что же?»
– Послушай, ведь я не зверь, – начал он снова, – я хочу только, чтобы ты сама все обдумала и согласилась со мной. Конечно, иной раз следует спасать людей против их воли, но ты девушка разумная, и я хочу попробовать спасти тебя с твоей же помощью. Ты еще не можешь любить, ты не знаешь собственного сердца! – Пан Водзиньский взял Марию за руку и сказал: – Твоя жизнь еще впереди, дитя мое, счастье придет к тебе!
Мария слегка поморщилась. Пан отец упрекал в сентиментальности жену, а сам впадал в тот же грех. Мария предпочитала суровость и даже гнев отца его душевной размягченности. К счастью, это бывало с ним редко.
– Я во всем повинуюсь вам, папа, – повторила она, подняв глаза, – но, пожалуй, у меня есть к вам просьба.
– Говори.
– Если можно, я не буду посылать формальный отказ. Ведь у меня и формальной помолвки не было. Пусть это так постепенно и замрет…
– Ну, нет, этого я не могу позволить! Так не поступают! Ведь ты дала слово?
– Я… подала надежду.
– Так надо ее отнять! Мария помолчала немного.
– Хорошо, – сказала она, – вы позволите мне еще немного подумать?
– До завтра – и ни минуты позже!
– Благодарю.
Мария снова поцеловала руку отца и вышла. «Странно!» – подумал пан Водзиньский.
Мария вошла к себе в комнату и, чтобы привести в порядок мысли, стала убирать свои книги на письменном столе. Наедине с собой она не привыкла щадить себя. Она была не трусливого десятка. И теперь она погрузилась в размышления, которые не могли быть приятны…
Полгода назад, когда ей казалось, что она любит, ее тайная помолвка радовала ее, как это всегда бывает с молодыми девушками: она гордилась своим положением невесты и тем, что принесла кому-то счастье. Да и не кому-то, а замечательному артисту, прекрасному человеку. Но даже и тогда у нее было такое ощущение, словно тяжелая дверь захлопнулась за ней и лучшая пора жизни насильственно оборвалась. Она хотела быть любимой, но вовсе не стремилась выйти замуж. А если уж выходить, то, как хотите, более торжественно, пышно, почетно, чтобы всюду об этом заговорили как о большом событии в жизни панны Водзиньской! Ведь могла же Дельфинка Комар, происхождение которой не в пример ниже, выйти за графа Мечислава Потоцкого! Брак этот, говорят, неудачный, а все же блестящий, этого никто не станет отрицать! Если бы можно было продолжать идиллию с Шопеном, не связывая себя обещаниями, не ставя преграду между настоящим и будущим! Настоящее было неприглядно из-за стесненного положения пана Водзиньского и постоянных напоминаний пани Терезы о необходимости выйти замуж. Быть женой артиста! Но тогда уж надо так любить, чтобы…
По мере того как назначенный срок приближался, Марыне все сильнее хотелось отдалить его. Это был еще только срок нового свидания, но ведь тогда придется заговорить о другом, более решительном сроке. Это страшило ее, она не хотела этого. Вот почему она не возражала отцу. Если бы он, чего доброго, окончательно смягчился, ее положение сделалось бы затруднительным.
Как ужасна для девушки эта необходимость выйти замуж! Как плохо устроен свет! Чувствуешь, что какая-то посторонняя сила вмешалась в твою жизнь, и давит на тебя, и тянет куда-то в сторону!
Мария смотрела на себя в зеркало. – Вы слишком зазнались, панна, вы хотите быть необыкновенной, а, в сущности, вы такая же, как и другие! И единственный хороший поступок, который вы можете еще совершить, – это решиться быть жестокой! Хватит ли у вас силы? – Строго говоря, она давно уже делала усилия над собой, чтобы держать себя с Шопеном так, как в первый его приезд. И чем меньше ее влекло к нему, тем ласковее она была с ним и с каждым разом все больше запутывалась. О как фальшивы, неестественны были их отношения! Зачем эта нежность без любви, это насилие над собой? Всякий раз, всякий раз! Зачем это последнее, решительное объяснение, это вымученное согласие? Как он сам не понимал– ведь она даже заплакала тогда! Нет, он понял бы, но любящему свойственно обманывать себя!
Что же привлекало ее раньше в Шопене? – Признавайся, Мария, что тебя привлекало? – Она холодно и строго рассматривала себя в зеркало. – Только не лги, будь честна! – Теперь она была беспощадна к себе и уже преувеличивала свою вину. – Итак, что же тебя привлекало? Прежде всего то, что он, небогатый и совсем не родовитый, без усилий вошел в высшее общество и даже внушил нежную симпатию графине Потоцкой, этой всеми признанной очаровательнице! Говорят, даже сын короля, принц Орлеанский, питал к ней обожание… Стало быть, вы, милая панна, увлеклись не музыкантом Фридериком Шопеном, а любовником графини Потоцкой, за которой волочился принц Орлеанский! Если бы сюда не замешался принц, цена Фридерика не поднялась бы так высоко в ваших глазах! Вы подумали: «Раз она могла предпочесть Шопена, на время, разумеется, то и для вас нет никакого стыда им заинтересоваться!» Потом она его оставила. (А не он ее? Нет, такие, как он, не оставляют доверившуюся им женщину. Ну и тем хуже, тем хуже!) Сознайтесь, наконец, панна, – ее лицо исказилось презрением к себе самой, – что если бы не прекрасная Дельфинка, вы не увидали бы в нем ничего заманчивого! Человек небольшого роста, болезненно худой, с влажными руками, одержимый желанием постоянно играть свои произведения!.. Марыня, Марыня, и тебе не стыдно? Вспомни, какой он умный, благородный! Какой удивительный музыкант! Нет, мне совсем не стыдно, потому что я не хочу больше лицемерить, мне скорее стыдно за то, что я так долго разыгрывала роль… И эти вечно преданные глаза! Нет, никогда, ни в коем случае!
