Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович (бесплатные версии книг .txt, .fb2) 📗
"Смышлен. И, видать, не подлец".
Второй - повыше, толстогубый, с распухшим не то от насморка, не то от пьянства носом, мешковатый поручик Котович - не пришелся по душе:
"Глуповат. Плутоват. И, должно, пьяница. Настоящий гатчинец. Царский соглядатай!"
– Ну вот, господа, полюбуйтесь - новая форма! - сказал Суворов офицерам своего штаба, выходя из-за стола.- Накройтесь. Наденьте перчатки,обернулся он к фельдъегерям.
Оба офицера надели треуголки и длинные перчатки и стояли с тростями в руках
Емелин, выпятив грудь, смотрел браво. В глазах чуть приметный смешок, - видимо, он разделял иронию Суворова. Котович, наоборот, от важности, что он служит примером, надулся, как индюк.
Пожилые офицеры штаба, которые помнили старую прусскую форму, смотрели на фельдъегерей без интереса. Молодые удивленно рассматривали прусские мундиры, тесные штаны, уродливые войлочные букли над ушами, непомерной величины треуголку, перчатки, закрывающие локти, и трости в руках.
Павловская прусская форма была уродлива и нелепа.
– Повернись кругом, братец! - сказал Емелину Суворов.
Емелин отставил правую ногу назад и через правое плечо ловко сделал поворот.
Шпагу по новой форме носили не у бедра, а сзади. Она приходилась между фалдами мундира.
– А ну-ка, попробуй вынуть шпагу!
Емелин торопливо зашарил по спине рукой, но вынуть шпагу из ножен не мог - не хватало разворота.
– Оставь, не вынешь! Мерлин, собирайся, поедешь тотчас же в Петербург,- обратился он к одному из адъютантов.
Решил все-таки послать в Петербург в последний раз кого-либо из своих. Из этих двух фельдъегерей как же слать - только что приехали и опять в такую дорогу?
– Поручик Котович может идти отдыхать. А ты, братец, обожди здесь, потолкуем! - тронул он за локоть штаб-ротмистра Емелина,
III
Штаб-ротмистр Емелин сидел в жарко натопленном кабинете фельдмаршала. Хотя он, по приказу Суворова, снял с головы уродливые войлочные букли, но все-таки было жарко. Он вытирал пот платком и рассказывал. А Суворов в одной рубашке, без кителя ходил из угла в угол. Слушал.
Емелин рассказывал ему, как Павел I влил в гвардию своих гатчинцев, которых раньше-то и к столичной заставе не допускали; как ежедневно - чем свет - царь устраивает на Дворцовой площади вахтпарад и за малейшую неточность или ошибку на ученье жестоко наказывает: Преображенский полк, например, весь сослал в Сибирь и спохватился только тогда, когда преображенцы дошли до самого Новгорода; и как переучивают всех офицеров по новому, прусскому уставу.
– Учрежден "тактический класс",- рассказывал Емелин.- Занятия происходят в Белом зале Зимнего. На занятиях присутствует сам император.
– Кого именно обучают?
– Обер- и штаб-офицеров. Но приходят и генералы. Даже фельдмаршал князь Репнин частенько бывает.
Суворов скривился:
– Этот придет: он дипломат. И старый друг пруссаков. А кто преподает?
– Полковник Каннабих.
– Откуда такой Каннабих выискался? Немецкий булочник?
– Говорят, был где-то учителем фехтования.
– И чему же учит Каннабих этот?
– Объясняет обязанности офицера - где находиться, как командовать. Особенно приемы эспонтоном.
– Хорошо объясняет?
– Одна смехота, ваше сиятельство. Да вот извольте послушать.
Емелин сделал глупое лицо, отставил нижнюю губу и передразнил Каннабиха:
– "Э, когда командуют: "Повзводно на-право!" - официр говорит короткoво. Э, когда командуют: "Повзводно на-лево!"-то просто - налево. Официр, который тут стоял, так эспонтом держал и так маршировал, и только всего, и больше ничего!"
– О-хо-хо! - смеялся Суворов.- "И только всего, и больше ничего"?… Ха-ха-ха! Ловко же ты его. Молодец! Многому же такой тактик научит. Ах, учители, учители. Немые учат косых! - грустно сказал Суворов.
Он молча прошел из угла в угол, потом рванулся к двери, открыл:
– Мальчик!
Вошел Столыпин.
– Ты комнату его высокоблагородию нашел? - показал он глазами на Емелина.
– У моего хозяина поместимся.
– Вот и отлично. Ступайте отдыхайте. Да плюнь ты на эту прусскую пудру, вымой хорошенько, по-русски голову, а то, помилуй бог, волосы раньше времени вылезут! - оказал на прощанье штаб-ротмистру Суворов.
На квартиру к Столыпину послушать рассказы Емелина о Петербурге собрались Мандрыка, Тищенко и Ставраков. Сидели за столом, пили, ели, курили трубки, беседовали.
– В Петербурге теперь в эту пору уже давно спят. Ввечеру, в девятом часу, по улицам ходят нахтвахтеры. Орут во всю глотку: "Гась-гонь!", "Закр-вта!", "Лож-ать!" То есть - "гаси огонь, закрывай ворота, ложись спать!" И ни тебе в бостон, ни в фараон сыграть - карты запрещены.
– У нас тут - были бы денежки. Завтра у Тихановского соорудим,- сказал Мандрыка.
– Мерлину бедному страсть как не хотелось сегодня уезжать в Петербург,- заметил Ставраков.
– Туда, брат, не захочешь - добра не жди! Насидишься на гауптвахте.
– Э, губа - пустое. На губе всякий день не то что наш брат, офицер, а генералы клопов кормят. В Петербурге того и гляди в солдаты угодишь! авторитетно заметил Емелин.- И до чего, однако, хорошо, как голова чиста и нет этого проклятого обруча с буклями. Надоела завивка!
– А как это завивают? - спросил Столыпин.
– Расскажу, - ответил словоохотливый штаб-ротмистр.
Он затянулся, потом окутался целым облаком дыма и начал:
– Вот каким манером я это впервые познал. Наш полк готовился к первому вахтпараду. К пяти часам утра - еще ночь, темно - приказано быть в полку. Офицерам пригоняли новую форму и оболванивали головы два гатчинских куафера-солдата.
Дяди ростом чуть ли не в сажень, плечи - во, кулачища - во. Посадили меня посреди комнаты на скамейку, окутали вместо пудромантеля [48] рогожным кулем. Остригли спереди волосы под гребенку. Потом один из них говорит: "Держися, ваше-скородие, я вам трошки головку побелю". И стал мне натирать мелко истолченным мелом переднюю часть головы. Мел в глаза, в нос, в рот. Свету божьего не взвидел. Так минут пять. Чихаю, сморкаюсь, слезы рекой, а он знай трет. Я уж думаю: не выдержу, рехнусь. Молю: "Погоди, братец, дай отдохнуть!"
А он только твердит: "Еще трошки!" Наконец говорит: "Сухой подготовки фатить! Теперь мокрой и - годи!" Набрал в рот артельного квасу, стал против меня, да как фукнет мне в рожу. Раз, другой, третий. Облил все мое черепоздание, а заодно и все окрестности - глаза, нос, щеки, уши. А второй стервец стоит возле меня и сыплет грязной пуховкой на голову муку. Потом причесали гребнем и приказали:
"Сидите, вашескородие, доки не засохнеть!" Сидим такие чучела подряд человек десять, друг на друга глядеть тошно.
Дальше привязали в волоса железный прут, такой, как мы сюда привезли вам, приделали мне, будь они прокляты, войлочные букли вон на ту, согнутую дугой, проволоку, что валяется на подоконнике. Часа через три мучная кора затвердела и меня можно было выставлять, как мраморную статую, куда угодно: на дождь, снег. Такая куафюра все выдержит!
– Неужели и нам придется? - с тревогой спросил Ставраков.
– Придется,- ответил Мандрыка.- Ничего наш Александр Васильевич не поделает. Не любит он этого, да плетью обуха не перешибешь!
– А ловко, правильно это он давеча сказал: "Пудра не порох, коса не тесак!"-улыбнулся Емелин.
– Русское он в обиду не даст! - ответил Столыпин.
IV
Сегодня Александр Васильевич долго ворочался с боку на бок - сон не приходил. В голове теснились мысли - целая буря мыслей.
Отношения с царем складывались у Суворова день ото дня все хуже. Сегодня Александр Васильевич получил рескрипт - обидный, оскорбительный. Царь унижал Суворова, старался уравнять с прочими генералами, зачеркивал все 55 лет его беспорочной службы, его славные победы.
