И у палачей есть душа - Гиртаннер Маити (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
Молниеносное возражение: «Две? Не может быть и речи. Нас в доме восемнадцать человек. Если мы отдадим одну комнату, нам уже придется потесниться. А две — это немыслимо!» На этот раз властного тона, которым я старалась говорить, оказалось недостаточно. Мне дали понять, что тему двух комнат обсуждать не будут. Тогда я постаралась стать более любезной, ничтожным просителем, подчеркивая, прежде всего наше швейцарское гражданство, чтобы убедить немцев, что эта война нас не затрагивает, что мы ничего против них не имеем, но также ничего не имеем и против французов. И что если я отказала ему во второй комнате, то исключительно заботясь об удобстве семьи. Заметил ли он, что я покраснела? Что мой голос стал менее твердым? Во всяком случае, я произнесла первую ложь. Поскольку то, что эта война мне безразлична, было ложью. И что мы так же далеки от французов, как и от немцев, тоже было ложью.
Отказ в комнате армии захватчиков, в сущности, был первым шагом сопротивления — робким и безопасным, однако символичным. Даже сегодня я с трудом осмеливаюсь употреблять слово «сопротивление», очень запоздало вошедшее в словарь войны. Еще меньше я усматриваю героическую добродетель в этом первом отказе, прежде всего спонтанном и непосредственном. Мне кажется, я сделала это скорее для себя, чем для них. Чтобы иметь право посмотреть на себя в зеркало, чтобы остаться верной семье, сделавшей свободу своим знаменем, чтобы, когда я встану перед Богом, дать ответ за каждое свое действие. Этот взрыв гордости не дал мне выйти из игры.
— Я хотела бы видеть вашего начальника, — заявила я.
— Вы найдете его в замке Туфу.
Это место мне было хорошо известно. Массивная крепость XII века с двойным донжоном [16], расположенная на окраине Бона. Замок принадлежал семье де Вержи, с которой мы были очень близки. На велосипеде я мгновенно добралась до замка. В суете расквартировки я с трудом разыскала полковника, по-видимому, ответственного за сектор. Я исполнила перед ним куплет о нашем швейцарском гражданстве и о неприемлемости для нас подобного обращения с выходцами из нейтральной страны. Я явно не составляла главного предмета его забот на фоне осаждавших его подчиненных, беспрерывно требовавших указаний.
«Решение от меня не зависит, езжайте в Пуатье» — ответил он раздраженно, явно убежденный, что я отстану, поскольку одна комната не стоит двадцати километров поездки.
Но для меня оно того стоило. Никто не сказал, что я сдамся первой. Я отправилась в Пуатье. Двадцать километров, частью по лесу, отсчитывая восемнадцать горок.
Я сосчитала их в тринадцать лет, когда часто ездила этим маршрутом. Я была очень спортивной, в частности хорошей велосипедисткой. Вопреки тому, что мог подумать полковник, эти двадцать тысяч метров кручения педалей меня ничуть не устрашали. Подобное испытание физической выносливости стало просто первым этапом на стезе бойца, и я еще не знала, сколько трудностей я встречу на этом пути.
В Пуатье я поспешила в префектуру. Я почти не сомневалась, что оккупация Франции начнется с захвата центров управления. Где, как не в префектуре, поселиться штаб-квартире? Мне было хорошо знакомо это элегантно вытянутое здание XVI века, построенное целиком из белого камня. Сюда меня часто приглашали играть на фортепьяно во время приемов. Я влетела во двор как ураган, не остановившись ни у ворот, ни на контрольном пункте. Прислонив велосипед у крыльца, как будто у себя дома, я вскарабкалась по ступеньками и, не постучавшись, проникла в салон первого этажа. Когда я об этом вспоминаю, я не понимаю, как я решилась на подобное? Но в тот момент я не задавала себе вопросов. Уверенная в своем праве, я налетела на генерала, стоявшего разинув рот перед наглостью восемнадцатилетней девчонки.
Вы главный в этом районе? Я должна сказать, что вы плохо начинаете, вы не уважаете моего швейцарского гражданства.
Вместо того, чтобы меня выгнать, генерал попросил меня объясниться. Успокоившись, я протянула генералу мои документы. Как и двум предыдущим офицерам, я объяснила ему, что мы не стремимся противопоставить себя немцам, но просим принять во внимание нейтралитет нашей страны. Из восемнадцати обитателей нашего дома швейцарцами были только мама и я, все остальные были французы. Но я старалась не углубляться в детали. Сохранить надо было всю семью. Могу заверить, без намека на эгоизм, напротив, мной руководила навязчивая мысль, что вырванные таким образом крохи свободы помогут нам быть максимально полезными другим людям.
Он размышлял не больше тридцати секунд. В эти тридцать секунд я вместила молитву — мольбу. И получила просимое. Присев за стол, генерал заполнил и промокнул листок и, протянув его мне, сказал: «Можете радоваться». И правда, я была рада, горда и счастлива, что могу принести домой хорошую новость. Редко я крутила педали с такой скоростью по дороге из Пуатье в Бон.
В Вье Ложи я нашла майора, начавшего расставлять вещи. Чтение листочка вызвало у него гримасу, выражавшую смесь гнева и восхищения юной противницей, сумевшей выиграть у него партию. Затем он отдал приказы денщику. В результате немцы заняли одну комнату, как я хотела, а не две, как хотели они. Наша армия склонилась перед ними, но нам осталось другое оружие: решимость, хитрость, честь. Они только что доказали свою эффективность.
Я спасла одну комнату. Весьма незначительная победа, по сравнению с размерами трагедии, обрушившейся на Францию. Мы уже смирились с поражением, теперь нам предстояло смириться с разделением страны на две части.
Это разделение мы почувствовали глубже, чем жестокость и абсурдность вторжения, поскольку демаркационная линия прошла через Бон, прямо по Вьенне, у ворот нашего дома. Именно поэтому, кстати, немцы так стремились к нам вселиться; наш дом был идеальным местом для контроля и наблюдения.
Деревня была разделена на две части: ее центр и большая часть строений находились на левом берегу Вьенны, но некоторые дома стояли на правом. Всякий, кто видел «Демаркационную линию», прекрасный фильм Клода Шаброля с Морисом Роне и Жаном Себером, может понять, каким было это разделение, какую боль причиняла эта граница внутри страны длиной в тысячу двести километров, проходившая от Арнеги в Нижних Пиренеях у испанской границы, до Жекса в департаменте Эн, на границе со Швейцарией, — тринадцать французских департаментов. Тем, кто не знал войны, свидетельство жителей Берлина, проснувшихся однажды утром в августе 1961 года перед разделившей город стеной, поможет понять, каким потрясением было установление этой границы. Она не была построена из кирпичей или из колючей проволоки, но реальность была той же самой: скорое водворение, занявшее всего несколько часов, постоянный надзор, делавший невозможным пересечение границы обычными, узаконенными средствами. Демаркационная линия сразу же вызвала надежду и страх: надежду на свободу и страх смерти; надежду на возможность продолжать борьбу, перейдя границу, и страх быть схваченным при ее переходе.
Я ощущала это разделение физически и не могла его вынести. Я не могла согласиться с тем, что Вьенну, «мою» Вьенну превращают в заставу. Из Вье Ложи я смотрела на свободную зону. Я чувствовала себя принадлежащей к обеим разделенным частям. Я не хотела, чтобы мне запрещали ходить по родной земле, земле моей семьи, жителей нашей деревни — моего естественного окружения.
Демаркационная линия была введена сразу после подписания перемирия. Итак, для нас вступление немцев в Пуатье совпало с закрытием въезда в оккупированную зону. На следующий же день было попросту запрещено перебираться с одного берега Вьенны на другой. Как я уже сказала, часть домов нашей деревни находилась на правом берегу.
Две половины деревни соединял мост. Старинный мост, построенный, насколько я знаю, в XVIII веке, с семью пролетами, длиной в сто пятьдесят метров; Вьенна в этом месте очень широка. Мост расположен на краю нашего сада, и это единственная переправа — две другие находятся в шести километрах вверх по течению и в восьми километрах вниз по течению. На мосту, кстати, повесили первое в Боне объявление: «Verboten» — было написано огромными буквами. «Запрещено». Запрещено переходить через мост, по которому мы ходили ежедневно по одной простой причине: через мост проходила дорога, через пять километров подводившая к Шовиньи, ближайшему к Бону городу.
