От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович (читать книги полностью .txt) 📗
Цыбуля при раздаче каши, даже ночью, видит каждого из нас «наскрозь» (это он так выражается), кто какой вояка: «Я тэбе наскрозь вижу, солдатик, што ты даром ешь кашу!» Солдатику стыдно, и он помалкивает. Вот подходит другой пехотинец со своим котелком в руке. У него винтовка блестит, его саперная лопатка острая, как бритва, так что ее можно применять в рукопашном бою вместо меча, а в его вещмешке две противотанковые гранаты и полный комплект патронов. Он худощавый и изможденный, как пахарь из «Поднятой целины». Ему Цыбуля не жалеет каши и черпает добавку. И тут появляется наш «фраер». На нем офицерская шинель и новый широкий комсоставский ремень, которые он где-то стащил, на животе висит трофейный пистолет «парабеллум», а на голове меховая каракулевая шапка. Вместо обыкновенного солдатского котелка у «фраера» металлический объемный кожух из-под немецкого противогаза, куда вмещаются как минимум четыре порции каши. Он важно подставляет Цыбуле свою «парашу» и требует: «Наложь полный!» Цыбуля с ним не спорит и молча кладет порцию на одного, бросая грозный взгляд на «фраера». Тот не отходит и «давит» на Цыбулю: «У тя, сука, полный котел!» А Цыбуля ему в ответ: «А у тя в «котелке» не хватает!» Пехотинцы смеются так, что немцы дают длинные очереди на звук.
У Цыбули на шинели поблескивает медаль «За отвагу». Он по праву может гордиться ею, так как получил заслуженно, совершив подвиг. Даже злой на язык «фраер» уважает его за это и, не смея возразить Цыбуле, без спора отходит от кухни несолоно хлебавши.
Нам было неведомо, что Цыбуле удавалось спать не более чем полтора-два часа в сутки, и то урывками, на ходу — лошади сами находили дорогу до стрелковых рот и обратно «домой», в хозвзвод. Однажды командование дивизией приказало нашему батальону с боем продвинуться вперед и тем самым выровнять нашу передовую линию. В темноте, под прикрытием нашего артиллерийского огня, мы приблизились вплотную к немецким траншеям и внезапно ворвались в них, навязав фрицам рукопашный бой. Наши ряды в этом бою быстро таяли — фашистов было втрое больше. Я уже был почти уверен в нашем полном поражении и думал, как мне быть, чтобы не сдаться фашистам живым, так как отступать нам было нельзя. Существовал приказ Верховного Главнокомандующего № 227 с призывом: «Ни шагу назад!»
В самый критический момент этого рукопашного боя случилось чудо! Со стороны немецкой обороны послышались автоматные очереди, и фрицев вдруг сдуло как ветром из траншей. Я выбрался наверх, чтобы узнать причину. Оказалось, что уснувший в двуколке Цыбуля с нашей полевой кухней промчался в тыл к немцам! Проснувшись и поняв, куда попал, он открыл очередь из автомата по врагам, решив: помирать, так с музыкой. В тылу же у немцев Цыбуля оказался потому, что перед его лошадьми взорвались несколько снарядов и испуганные животные понеслись в сторону немецкой обороны. За этот подвиг Цыбуля и был награжден медалью «За отвагу».
Ни шагу назад!
Тот день, 23 ноября 1942 года, когда войска нашего Юго-Западного фронта поставили перед собой задачу соединиться с войсками, продвигавшимися навстречу нам с юга, помнится мне эпизодами сплошного непрекращавшегося боя.
…Навьюченные, как всегда, лафетами, стволами, плитами, бегом меняем свою огневую позицию, тесним яростно упирающихся немцев. Опять падают наши минометчики. Погиб очень хороший сильный мужик из Бодайбо. Сибиряк. Золотоискатель и старатель. Мне сродни — я ведь тоже родом с приисков Миассзолото… На мне тяжелая обязанность парторга роты — забрать у убитого партбилет. Возвращаюсь к сибиряку, быстро освобождаю его тело от вещмешка и не могу понять, какая именно тяжесть — на части миномета не похоже — раздавила сибиряку затылок. Разворачиваю — ручная швейная машинка, старательно обвернутая плащ-палаткой. Мне стало не по себе. Из-за чего погиб!
Сибиряк был отличным, храбрым, выдержанным и выносливым воякой. А в мирной жизни он был хорошим семьянином и заботливым хозяином. Для него швейная машинка являлась символом достатка. Машинку он хотел привезти с войны и подарить своей жене… Вспомнилось мне свое житье-бытье до войны. Швейную машинку имели одну-две на весь прииск. Патефон, велосипед были большой редкостью… Но именно эта машинка убила сибиряка. На теле его я не обнаружил ни единой царапины, он просто на бегу споткнулся и упал… Не стал я никому в роте рассказывать об этой машинке, чтоб не осудили человека… А может быть, зря. Это послужило бы хорошим уроком.
…В полосе нашей 293-й стрелковой дивизии действовала 69-я танковая бригада. Туго приходилось танкистам. Немцы укрепили противотанковую оборону, и наши танки то и дело вспыхивали, подожженные бронебойными снарядами.
Загорелся и танк, за которым рота следовала в атаке. Мне показалось, сама броня в нем горит, словно была не стальной, а деревянной. Танкист выскочил, объятый пламенем с пяток до головы:
— Спасите полковника!
Упал на снег, катается, чтобы сбить пламя, а сам кричит:
— Братцы, спасите полковника!
Каждый старается обогнуть горящий танк: он вот-вот взорвется. Хочется и мне проскочить мимо — не на блины спешу, в атаку! Да и у тех, что уже пробежали здесь — в оправдание подсказывает мне хитрящий мозг, — времени в запасе было больше, танк взрывается через две-три минуты после того, как загорится. Но совесть, слышу, кричит мне: «Не теряй времени, лезь на танк!» Мозг: «Бесполезно! Все равно не успеешь!» А совесть… Конечно, вся эта «война» во мне — доли секунды. Сработали все же мои «тормоза», уже чувствую, как шипит горячая броня под моими мокрыми перчатками. Броня скользкая, никак не могу запрыгнуть и никаких ни скоб, ни выступов не вижу. Но уже не могу остановиться и прыгаю сколько есть силы… А из люка наверху пыхнуло в лицо горячим дымом, и руки — живые руки живого танкиста — вцепились мертвой хваткой в рукава моей шинели. Я свои руки запустил поглубже, чтоб ловчей было тянуть из тесного люка, зажмурился, лицо отворачиваю — дымом-гарью разъедает глаза, — и рывками (никогда еще таким тяжелым не казалось мне тело одного человека) вытянул.
Свалились мы с ним на милую землю. Земля милая, да лежать на ней пока не приходится. У полковника обе ноги перебиты. Схватил его, тащу по снегу подальше от танка. Двадцать метров… Тридцать метров…
Взрыв был сильный. Башня поднялась метров на пять, кувыркнулась в воздухе и грохнулась рядом с корпусом. Железки с неба сыплются.
Полковник обнял меня:
— Сынок! Не забуду! Как твоя фамилия? Абдулин? Не забуду! Пока возьми вот пистолет на память…
Подоспевшие санитары уложили его на волокушу, сделанную из лыж, и поволокли в тыл…
Через три десятка лет маршал бронетанковых войск Олег Александрович Лосик, в те дни воевавший в составе 4-го мехкорпуса в полосе боевых действий 293-й стрелковой дивизии, поможет мне установить личность полковника. Им был батальонный комиссар 69-й танковой бригады Г. В. Прованов.
Не за награды воевали, это правда. Как на духу скажу: когда карабкался на броню горевшего танка, я не думал о награде. Думал: «Только бы успеть до взрыва!» Но товарищи — и посейчас в селе Пестровка Стерлитамакского района Башкирской АССР живет мой однополчанин Евстигнеев Иван Александрович, который видел и помнит этот эпизод, — товарищи заранее меня поздравили с наградой за спасенного (ордена и медали в своем статуте имели положение «за спасение командира, с риском для собственной жизни». — Прим. ред.). До семьдесят пятого года у меня все теплилась надежда узнать о его дальнейшей судьбе. Выяснилось, что в 69-й танковой бригаде полковника Г. В. Прованова считают сгоревшим в танке. Тело его найдено не было. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза — он в том бою командовал бригадой взамен заболевшего комбрига. Полагаю, танкисты, наскоро осмотрев после боя взорвавшийся и сгоревший танк, пришли к выводу, что батальонный комиссар сгорел.
Но что произошло с ним на самом деле? После того как я расстался с ним и пожилые санитары на волокуше из лыж потащили его в сторону санчасти?.. Накрыло артобстрелом? Погиб от осколка, избежав смерти в горящем танке? Умер от потери крови? Должны были в таком случае сохраниться при нем хоть какие-то опознавательные документы…
