Саддам Хусейн - Апдайк Робин Дж. (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
Не занимал Саддам более принципиальной позиции и относительно того, что, возможно, является самым священным атрибутом веры баасистов — единства «арабской нации». Разумеется, верно, что он искусно играл на арабском национализме в соответствии со своими меняющимися нуждами. Например, в феврале 1980 года, боясь революционного режима в Тегеране, он провозгласил Панарабскую национальную хартию из восьми пунктов, пытаясь сплотить арабский мир вокруг своего режима. В последующие восемь лет ирано-иракской войны ему удавалось получать щедрую финансовую поддержку от арабских стран Залива, представляя свои сугубо личные интересы обороной «восточного фланга арабского мира». На протяжении всего кувейтского кризиса он широко использовал стандартные антиколониальные лозунги, обвиняя Запад в том, что он препятствует возникновению объединенного арабского государства после падения Оттоманской империи, разрезав регион на множество мелких государств, чтобы он оставался разделенным и слабым.
И все же, когда в конце 1970 года представилась первая реальная возможность исправить эту «историческую несправедливость», сделав важный шаг к объединению «иракского и сирийского регионов арабской нации», Саддам бессовестно воспрепятствовал этой возможности. В то время это просто не совпадало с его планами. Более того, чтобы скрыть свое фактическое бездействие на панарабском фронте после середины 1970-х годов, из-за того, что он был всецело поглощен укреплением своего положения внутри страны, Саддам постепенно сдвинул баасистское понятие о приверженности более широкому арабскому национализма в направлении ярко выраженного иракского приоритета. Он доказывал, что, сосредоточившись на своем собственном развитии, Ирак тем самым способствует арабскому делу, ибо «слава арабов базируется на славе Ирака».
Не выказывал он никакого почтения и к идее арабской солидарности. В его панарабской хартии 1980 года он сам сформулировал принцип: «разногласия между арабскими государствами должны улаживаться мирным путем». Через десять лет, в своей жажде кувейтских сокровищ, Саддам нарушил свой собственный похвальный принцип, вторгнувшись в соседний эмират.
Другие фундаментальные заповеди, приверженность которым декларировал Хусейн, соблюдались отнюдь не строго. Его социализм был ничем иным, как лоскутным популизмом, соединяющим строго контролируемую государственную экономику с некоторой долей свободного предпринимательства; он был направлен к одной цели: прочность и надежность своего собственного политического положения. По всей видимости, пытаясь сократить общественный и экономический разрыв внутри иракского общества, Саддам успешно создал новый класс нуворишей, который всем обязан был только ему. «Освобождение» иракской женщины, чем Хусейн особенно гордился, тоже носило прагматический характер. Если он считал, что расширение прав женщин может запятнать его режим, то мгновенно отступал, что ярче всего иллюстрирует закон 1990 года, позволяющий мужчинам в семье безнаказанно убивать своих родственниц-женщин за «не правильное поведение». Наконец, приверженность Баас светскому, модернизированному обществу все время приносилась в жертву собственной безопасности. Когда муллы в Тегеране в 1979 году затребовали его голову, Саддам быстро освободился от своего давнего стойкого секуляризма, облачившись в мантию религиозного благочестия. Это преображение никогда не было более явным, чем во время кувейтского кризиса и последовавшей войны, когда Саддам использовал яростное религиозное красноречие, которое, как он полагал, могло бы принести ему уважение аятоллы Хомейни.
Подчинение проводимой политике самосохранения было также очевидно в подходе Саддама и к другим сторонам как внутренних, так и международных дел Ирака. К примеру, его глубокая тревога относительно консолидации в условиях растущего напряжения внутри страны и возрастающей враждебности Ирана заставила его пойти на далеко идущие уступки курдскому меньшинству в Мартовском манифесте 1970 года. Через пять лет, загнав себя в угол, он пошел на одну из самых важных, самых унизительных международных уступок за всю свою карьеру, заключив в марте 1975 года Алжирское соглашение, которое включало значительные территориальные потери и фактически признавало гегемонию Ирана в Заливе.
И все же оба эти соглашения, как и многие другие, менее важные, достигнутые на протяжении политической карьеры Саддама, не стоили бумаги, на которой они были написаны, как только исчезала причина для их заключения. Для Саддама в политических ситуациях не было ничего постоянного: все преходяще и подчинено конечной корыстной цели. Преследуя эту цель, он полагался на уникальную смесь своих способностей — маниакальной осторожности, бесконечного терпения, цепкой настойчивости, выдающегося искусства манипулирования и абсолютной безжалостности; он был непреклонен в том, чтобы помешать любому фактору, чреватому опасностью для его власти, будь то иракская армия, внутренние расколы, внешние враги.
Применение грубой силы для достижения внутренних и внешних целей было основным отличительным признаком политического почерка Саддама. Так было, начиная с его первого важного партийного поручения — участия в неудачном покушении на Касема — и до жутких чисток 1979 года; затем он сформировал и взял под контроль огромный аппарат безопасности, затем подверг иракских курдов массовой газовой атаке, потом вторгся в Иран и в Кувейт и зверски подавил шиитскую оппозицию его правлению после окончания войны в Заливе. Однако это чрезмерное использование силы никогда не проводилось поспешно или бесконтрольно. При всей своей кровожадности, Саддам на протяжении своего непреклонного продвижения к президентскому дворцу доказал, насколько он коварен и расчетлив. Он охотно делил власть с президентом Бакром, оставаясь в тени под официальной вывеской «господина заместителя» больше десяти лет до того, как почувствовал себя достаточно уверенным и отодвинул в сторону своего патрона. Поначалу он позволил своим политическим противникам временно подняться наверх, чтобы устранить более опасных врагов. Его осторожность и продуманные махинации доказывают, что он не столько entant terrible, сколько безжалостный тиран, готовый использовать любые средства, имеющиеся в его распоряжении, чтобы только уцелеть и выжить.
Даже два самых опасных решения в его жизни — вторжения в Иран и в Кувейт — не были приняты под влиянием момента. В обоих случаях война была не свободным выбором Хусейна, но скорее последним отчаянным жестом, предпринятым только после того, как были исчерпаны все остальные средства. В обоих случаях само решение использовать военную силу было принято совсем незадолго до начала военных действий. Иранская кампания — исключительно рискованный шаг — имела целью сдерживание фанатичного и бескомпромиссного врага, который открыто требовал крови Хусейна. Оккупация Кувейта — по мнению иракского лидера, сравнительно мелкая операция — была направлена на обретение финансовых ресурсов, от которых зависело его политическое будущее.
Хотя эти решения, безусловно, привели к серьезным просчетам, ясно, что Хусейн, вероятно, является самым могущественным правителем Ирака за последние пятьдесят лет. Сосредоточив в своих руках невиданную политическую власть, он диктаторски правил одной из наименее управляемых политических систем на Ближнем Востоке, преобразовав ее из «обычного» авторитарного режима третьего мира в более современное тоталитарное государство. Не менее важно, что он превратил Ирак в военного гиганта, намного сильнее своих соседей. И, что самое важное с его точки зрения, Саддаму удалось удержать бразды правления на протяжении более чем двух десятилетий: сначала в качестве фактического лидера при президенте Бакре, а потом в качестве абсолютного властелина. Этим не мог похвастаться ни один иракский правитель в современной истории.
И все же, при всех своих кровавых методах и гибкой идеологии, Саддам во многом стал пленником своего собственного успеха. Как и многие тираны до него, он постепенно загнал себя в такое положение внутри страны, в регионе и во всем мире, которое требовало постоянного повышения ставок, чтобы выжить. Всякая власть порождает страх потерять ее. В иракской политике, для которой характерно насилие, надо либо подчинить себе систему, либо она тебя сожрет.
