Диккенс - Пирсон Хескет (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Тогда Йетс обратился к юристу, узнав, что может с полным основанием возбудить судебное дело против секретаря Гаррик-клуба. Но прежде чем он обратился в суд, Диккенс решил поговорить с Теккереем. Только в августе, встретившись на пороге Реформ-клуба, они беседовали «как ни в чем не бывало», и теперь, в ноябре, Диккенс предложил «от имени мистера Йетса обсудить обстоятельства этой прискорбной истории» с доверенным лицом Теккерея и постараться «уладить ее тихо, спокойно и ко всеобщему удовольствию». Он признался, что это он посоветовал Йетсу написать Теккерею ответ на его письмо и выступил в защиту незадачливого журналиста на заседании правления. Если же его предложение по той или иной причине не подходит Теккерею, писал он, то «мы ничего не теряем: сожгите мое письмо, а я ваш ответ на него, и пусть все остается по-прежнему». Увы! В этом письме оказалось больше добрых чувств, чем здравого смысла. Теккерей, во всяком случае, принял его за доказательство скрытой вражды. «Мне было очень горько узнать, что в конфликте со мною Йетс, как явствует из Вашего письма, действовал по Вашему наущению, — писал Теккерей. — Именно его письмо заставило меня искать в Гаррик-клубе защиты от оскорблений, которые я не мог пресечь иным способом». Он отсылал Диккенса в правление Гаррик-клуба: «Это руководству клуба надлежит судить о том, возможно ли примирение между мною и Вашим другом». Сообщив правлению о просьбе Диккенса, он сказал, что первым будет рад, если удастся уладить это дело полюбовно. Но члены правления разбушевались, и унять их было невозможно. Потянулись судебные кляузы, завершившиеся победой правления и появлением в печати памфлета Йетса.
Итак, подведем итоги. В этой истории все вели себя достаточно глупо: Йетс совершил глупость, написав оскорбительную заметку о человеке, с которым часто и по-приятельски встречался в клубе; Диккенс — посоветовав ему не отвечать Теккерею в примирительном духе; Теккерей совершил одну глупость, обратив внимание на эту заметку, и другую, передав ее на рассмотрение клуба, руководство которого, в свою очередь, не проявило особенной мудрости, раздув это дело до немыслимых размеров. Всему этому можно, конечно, найти разумное объяснение. Йетс был молод и горяч, Теккерей — болен, Диккенс переживал тяжелый душевный кризис, а правление тоже страдало неизлечимым недугом: тем, что было правлением. Следует добавить, что, выйдя из состава правления, Диккенс все-таки не ушел из самого клуба. Впрочем, он уже дважды делал это: в первый раз, когда в Гаррик-клуб был принят человек, враждовавший с Макриди; во второй — когда приняли Альберта Смита, написавшего на Диккенса злую пародию, которой тот не мог ему простить. В третий и последний раз он покинул Гаррик-клуб в декабре 1865 года, когда был забаллотирован Уиллс, рекомендованный им в члены клуба.
История с Йетсом положила конец так называемой «дружбе» Диккенса с Теккереем, и надо полагать, что оба облегченно вздохнули. В начале 1861 года, встретившись в театре «Друри-лейн» [178], они безмолвно обменялись рукопожатием. «Если он смог прочесть на моем лице все, что я чувствовал, — а такому умному человеку это нетрудно, — он знает, что я его понял до конца», — писал Теккерей в одном письме. Но Теккерей был человеком нежной души, и поэтому в конце 1863 года, перед самой его смертью, примирение все-таки состоялось. Произошло это в холле клуба «Атэнеум». Теккерей стоял, разговаривая с сэром Теодором Мартином, когда вдруг появился Диккенс и, делая вид, что никого не узнает, направился мимо собеседников к лестнице, ведущей в библиотеку. Не успел он подняться на первую ступеньку, как Теккерей повернулся и подошел к нему со словами: «Пора положить конец этой глупой размолвке и относиться друг к другу, как прежде. Вашу руку!» Диккенс на мгновенье оторопел, но все же протянул руку, и несколько минут они мирно беседовали. Теккерей сказал, что три дня пролежал в постели и теперь страдает от сильного озноба, слабеет, не может работать, но собирается лечиться новым методом, — и он стал шутливо рассказывать, в чем заключается этот метод. Возвратившись к Мартину, Теккерей объяснил: «Не выдержал — люблю этого человека!» Через неделю он умер, и владельцы журнала «Корнхилл мэгэзин», который он редактировал, обратились к Диккенсу с просьбой написать статью, посвященную его памяти. «Я сделал то, от чего рад был бы отказаться, если б мог», — заметил Диккенс Уилки Коллинзу. Взявшись за статью с неохотой, он все-таки написал ее превосходно — правда, не удержался и упомянул об одной слабости Теккерея, которой в свое время наделил Генри Гоуэна из «Крошки Доррит»: «Я думал, что он напрасно старается казаться равнодушным и притворяется, что не высоко ценит свое творчество. Это не шло на пользу его искусству».
Пока назревали и разворачивались все эти события, связанные с Теккереем, у Диккенса были и свои неприятности, причем гораздо более серьезные: конфликт с издателями. Его близкий друг Марк Лемон, защищавший интересы Кэт во время переговоров о разводе, отказался напечатать в «Панче» диккенсовское «Обращение». Владельцы «Панча» Бредбери и Эванс поддержали его. Диккенс с запальчивостью, свойственной человеку с нечистой совестью, поссорился с Лемоном, Бредбери, Эвансом — словом, со всеми, кто подходил к его семейным неурядицам беспристрастно (или пристрастно, как считал Диккенс). Он не только велел своим детям прекратить всякие отношения с этими людьми, но ждал, что и его «верные» друзья поступят так же. Эванс не скрывал того, что сочувствует Кэт, но вскоре Диккенс дал ему понять, что это сочувствие направлено не по адресу. «У меня были веские основания внушить моим детям, что их самое большое богатство — имя их отца, — писал он Эвансу в июле 1858 года, — что их отец счел бы себя ничтожным мотом, если бы лично или при их посредничестве стал поддерживать какие-либо отношения с теми, кто предал его в час его единственной великой нужды и тяжкой обиды. Вы очень хорошо знаете, почему (с чувством жестокой душевной боли и горького разочарования) я был вынужден и Вас отнести к этой категории. Мне больше нечего сказать». Негодование его было так велико, что три с лишним года спустя, когда его старший сын Чарли женился на дочери Эванса, Диккенс написал своему старому другу и крестному отцу своего сына Томасу Бирду, что вполне понимает его желание присутствовать на венчании, но искренне надеется, что даже и в этом случае Бирд «не переступит порог дома мистера Эванса».
Разумеется, он не мог продолжать работать с людьми, которые считали, что он жестоко обошелся с женою. Бредбери и Эванс не пожелали отказаться от своей доли участия в «Домашнем чтении». Тогда Диккенс, недолго думая, вообще положил конец этому журналу и основал новый. Он объявил, что отныне не имеет отношения к «Домашнему чтению» и будет издавать свой еженедельник. Этого оказалось достаточно, чтобы «Домашнее чтение» потеряло всякую ценность в глазах читателя. Дело кончилось канцлерским судом и продажей газетного имущества за 3 350 фунтов. Купил его Диккенс, и на этом его сотрудничеству с Бредбери и Эвансом пришел конец. Придумывая название новому журналу, Диккенс ошеломил Форстера, предложив для этой цели шекспировские слова «Семейное согласие» [179]. Когда Форстер обратил его внимание на то, что это название не очень вяжется с последними событиями в его собственной семье, он получил резкий ответ: «Ясно одно; что бы я теперь ни придумал, все будет точно так же извращено и передернуто самым нелепым образом». Тем не менее, поняв, что в словах Форстера, несомненно, есть доля правды, и перебрав десяток других названий (в том числе и «Журнал Чарльза Диккенса»), он остановился на одном, тоже навеянном Шекспиром, — «Круглый год». («Повесть о нашей жизни из года в год» [180].) Первый номер вышел 30 апреля 1859 года. Издательство помещалось на Веллингтон-стрит (Стрэнд) напротив театра «Лицеум» [181] — всего за несколько домов от бывшего издательства «Домашнего чтения». Совладельцем журнала и помощником редактора был Уиллс. Уилки Коллинз был штатным сотрудником журнала до 1863 года, а затем ушел по болезни. В «Круглом годе» печатались три самых известных его романа: «Женщина в белом» (1860 г.), «Без имени» (1862 г.) и «Лунный камень» (1868 г.).
