Николай Клюев - Куняев Сергей Станиславович (бесплатные полные книги txt) 📗
Вот за что он терпел тюремные муки, вот чего желал много лет — с того дня, как взял в руки перо… Пришествия мужицкого Спаса, явления Китеж-града, возрождения древлей благочестивой Руси… Воскрешения того,
Не может не обратить на себя внимание написание имени Господа — «Иисус». Презрев староверческий канон, Клюев соединяет в единое целое староверие с нововерием, Китеж-град — сакральный символ староверчества — и «ладан Саровских сосен»… Для Клюева в час воли все противоречия и нестроения стираются — и вселенскому физическому и духовному единству слагает он свой величественный гимн — «Песнь Солнценосца», где въявь являются «три жёлудя-солнца» из славянских мифологических сказаний, в котором даже демоны, лишённые своей демонической силы, становятся братьями в ликующем хороводе.
Прежний сумрак разрезают палящие солнечные лучи, солнце охватывает всю вселенную, сжигает старый мир и порождает новый, а «стобашенный пламенный дом», кажется, напоминает новую Вавилонскую башню — и это невольное сходство проходит мимо сознания поэта. Более того, в этой «Песни» совмещаются несовместимые символы:
Родина Иисуса Христа — и имя идолопоклонника, основателя Вавилона, имя, сакральное в масонских ложах, и это у Клюева соединяется в одном «песнозвучье»… Он творит свою революцию, имеющую слишком мало общего с той, что творится на городских улицах и в русских селеньях.
Совершенно иное увидел в свершающейся «мистерии» Сергей Есенин. В мае в эсеровской газете «Дело народа» появляется его поэма «Товарищ», написанная по горячим следам Февраля. «Товарищ Иисус» (у Есенина староверческое написание имени также чередуется с нововерческим) сходит с иконы — «стоять за волю, за равенство и труд» в «чёрной ночи» — и падает, «сражённый пулей»… Слова поэта безжалостны и неумолимы: «Больше нет воскресенья!» И все звуки заглушает одно «железное» слово: «Рре-эс-пуу-блика!», напоминающее своим звучанием воронье карканье.
Чрезвычайный интерес вызывает восприятие свершившегося Михаилом Пришвиным, для которого Февраль стал своего рода свидетельством того, что наконец «Бога узнают, а то ведь Бога забыли». И вот что он пишет в своём дневнике: «Всё больше и больше с каждым днём вырастает фигура Петра Великого, как нашего революционера (Петроград, освободивший Россию), и всё выпуклее вспоминается смутный страх мой во время заседания Совета рабочих депутатов в Морском корпусе, что рабочие свергнут статую царя-революционера. Страх этот был ни на чём не основан и был порождён моим особенным „декадентским“ состоянием души. Но он был… Я вошёл в огромную залу и видел, море голов сидят, я сел с ними и прислушался, о чём говорят: пулемёт, молитва, правда».
Для Клюева всё происходящее было наполнено как раз антипетровским смыслом. Но «пулемёт, молитва и правда» соединялись в его стихах революционной поры в какой-то противоестественной гармонии. Позже он напишет антиромановские стихи, где воздаст хвалу «пулемёту, несытому кровью битюжьей породы, батистовых туш», а одно из стихотворений 1918 года так и назовёт — «Пулемёт».
И если «чашу с кровью — всемирным причастьем нам испить до конца суждено», — то настанет день, когда «под Лучом заскулит пулемёт, / сбросит когти и кожу стальную…». После Октября он ответит «Товарищу» Есенина своим «Товарищем».
До Коммуны ещё дожить надо… Февраль — лишь прелюдия. Прелюдия той красочной симфонии, что должна найти своё земное воплощение и которую слагает Клюев с упованием на будущее:
Показательно, как воспринял Февраль один из самых молодых поэтов «крестьянской купницы», Алексей Ганин. Уроженец деревни Коншино Вологодской губернии, начавший печататься в вологодских газетах в 1913 году, он воссоздавал в своей поэзии крестьянскую жизнь, как порождение идеальной духовной жизни мироздания. Тончайший лирик, называвший себя «романтиком начала XX века», он умел воплощать не слышное грубому уху и не видное незрячему глазу движение природного мира, преображающего всё сущее: «И будто жизни нет, — но трепет жизни всюду. / Распался круг времён, и сны времён сбылись. / Рождается Рассвет, — и близко, близко чудо: / как лист — падёт звезда, и солнцем встанет лист…» Клюев благостно, в числе других друзей, упоминал о нём в письме Ширяевцу: «Мы в Петрограде читали и пели твои стихи братски — четыре поэта-крестьянина: Серёженька, Пимен Карпов, Алёша Ганин и я. Нам всем понемножку нравится в тебе воля и Волга — что-то лихое и прекрасное в тебе…» Ганин в эти дни был неразлучен с Есениным — вместе засиживались в Обществе распространения эсеровской литературы, читали и обсуждали щаповскую «Историю раскольнического движения», о которой они узнали, скорее всего, от Клюева. Вместе бродили по Петрограду с новыми знакомыми — Миной Свирской и Зинаидой Райх, за которой Алексей ухаживал. В конце концов отправились вместе на Соловки — и во время сего путешествия Ганин в качестве шафера присутствовал на венчании Сергея и Зинаиды в церкви Кирика и Иулиты Вологодского уезда.
Но то, что писал в эти дни Ганин, сущностно разнилось с тем, что выходило из-под пера его друзей. В происходящем он видел приношение даже не Ироду, а самому дьяволу.
Это спустя много лет будут исследователи ломать копья вокруг «масонской темы», связанной с Февралём. Это спустя много лет уцелевшие масоны будут вспоминать — из кого состояло Временное правительство и кто на самом деле был движущей силой Февраля. Это позже будет основательно проясняться физиономия фонтанирующего Керенского, кажется, тонувшего тогда в бесконечном словоизвержении… Для Ганина всё творившееся на его глазах было чернее адской ночи и очевидно до боли.
