Раздумья ездового пса - Ершов Василий Васильевич (читать книги без TXT) 📗
Свежий таёжный воздух, настоенный на смоле и могучих сибирских травах; прозрачная быстрая вода, в которой, чуть забрось блесну, возникали стремительные тени невиданной красоты и мощи ленков, несущихся с открытыми красными пастями прямо к ногам; заросшие дремучим лесом гористые берега; ягода, дым костра, уха из ленка и хариуса, суп из тушёнки, плиточный чай в ведре, покрытый слоем сварившихся комаров… Романтика!
Но главное — виден был конечный результат нашей работы. Мы привезли, подобрали место, вложили опыт и мастерство, приземлились и выгрузились. Мы видим улыбки благодарных людей: дело идёт, и мы в этом деле — не последние. Нас ждут, нам доверяют жизни, от нас зависит, как скоро соберутся вместе эти люди, пойдут в горы, найдут то что ищут, в чем видят смысл своей жизни. А мы поможем другим, и в этой помощи — смысл нашей жизни. И все это — вот оно, на ладони, можно пощупать рукой, и спина мокрая, и все в этой жизни просто и понятно.
Все мы связаны работой на Земле. И вне этой работы связи между людьми — непрочны, авторитеты — ложны, блеск — сусальный.
Я вижу в своей работе пилота хороший коэффициент полезного действия. Таков ли он у каждого научного работника, врача, учителя, маляра? Дай-то бог.
Летний подбор длился у нас в управлении недолго: сезона два или три. Появились новые, усовершенствованые Ан-2: у них добавилась возможность фиксировать самоориентирующееся заднее колесо шасси, чтоб, значит, уменьшить вероятность того, что нерадивого пилота закрутит на пробеге. Попробовали это новшество на подборе; пару раз, огибая яму или камень, выворотили заднее колесо вместе с вилкой, фиксатором и шпангоутом… Ведь то, что на пробеге тебя держат за хвост, мешает решать задачу, и приходится энергичнее действовать рулём направления и тормозами, а самолёт на такое насилие не рассчитан.
Но до этих тонкостей в кабинетах как-то не дошли, а просто запретили подбор на колёсах.
Лесной патруль
Горели леса.
Длинными северными днями солнце вставало, светило и садилось в сизой мгле; от зноя, духоты, дыма, гнуса и безнадёжности бесилась в тайге тварь, мчалась не зная куда и погибала, удушенная или сожжённая стихией. Маялись, бесились и зверели в отчаянии люди, наказанные природой за свою беспечность. Горели леса, горели дома, и в сизом небе гневно пылало тусклое солнце, как божье наказание. Горячий ветер нёс не прохладу, а удушье. Все в природе молило о дожде, но известно, как скупа природа в Сибири летом на дожди: стояла великая сушь.
Технически это состояние тайги определялось словом «горимость». Горимость была высшей, опаснейшей категории.
Тайга горела всегда. Огромные пространства лесов, заросшие невиданно высокими, чуть не в человеческий рост, травами, высушенными зимней стужей и летним зноем, забитые сухой листвой и мхами, представляли собой природный пороховой погреб. Сухая гроза, ветер и зной — и не остановить огненный вал.
Горело, выгорало, гасилось дождями, зарастало кипреем, потом молодняком, по золе, по удобрению — природа сама залечивала раны, восстанавливала равновесие, и жизнь продолжалась.
Но пришёл человек. Не тот, что тысячелетиями жил под сенью тайги, сросшись, слившись с нею, как любое таёжное существо, — нет. Пришла цивилизация, пришли городские люди, чуждые природе, завоеватели, покорители — как инопланетяне. И с ними пришёл огонь.
Теперь леса будут гореть не от молнии, вернее, не столько от неё, сколько от беспечности жадных и дремучих царьков природы. Нет на земле страшнее хищника, чем цивилизованный человек.
Краснокрылый самолёт мчался над ангарской тайгой, лавируя между мелкими, гадючьими головками небольших грозушек, изредка ощупывающих землю бледными раздвоенными язычками молний. На западе тусклой ковригой растеклось над горизонтом красное солнце. Капитан торопился: поджимал заход, а в Богучанах полёты разрешены только в светлое время.
Все группы парашютистов были сброшены на пожары, работа на этот день закончена. Летнаб сложил карты в портфель и устало смотрел в блистер, бездумно провожая взглядом уходящие под крыло распадки, речушки и болота.
День выдался тяжёлым. Вместо двух колец по четыреста километров каждое, одно утром, другое после обеда, пришлось сделать всю восьмёрку сразу, с короткой посадкой на дозаправку и загрузку. Пока пожарные быстро закидали три тонны аммонита, летнаб успел только сбегать в домик лесопатрульной базы и передать в центр обстановку. Экипаж набрал в вокзальном буфете пирожков и лимонаду, подписал задание, и как только техник выдернул колодки из-под колёс, винты завертелись — и на взлёт.
Северное кольцо, с его тремя пожарами, криком кричало: давай взрывчатку! И всю вторую половину дня пришлось вертеться на малой высоте, ногами выпихивая мешки с аммонитом прямо на кромку низового пожара. После каждого захода видно было, как вдоль огня появляется чёрная полоса пропаханной взрывом земли, отбивая пламя и не давая ему перескочить дальше. Короткие переговоры по радио, указания, доклады — и скорее на помощь следующей группе.
По пути осмотрели ещё четыре пожара, те, на которых пришлось попотеть вчера. Белесоватый дым стелился низом; доклады обнадёживали: пожар локализован, окарауливаем, ждём утром вертолёт со сменой, готовим ему площадку.
А вот прогноз не обнадёживал. Холодный фронт, от которого ждали и понижения температуры, и, главное, дождей, пронёсся быстро, раздул огонь, прогремел сухими грозами, брызнул дождичками, чуть смочив пересушенную траву, и оставил после себя эти гадючьи внутримассовые грозы, от которых только шуму много, а дождя нет. Горимость не понизилась, опасность возгорания только возросла, а все группы выброшены на очаги. Вертолёт же с «диверсантами» обслуживал гигантский пожар, горевший уже второй месяц; высоченный столб дыма напоминал атомный гриб и был виден с любой точки маршрута, являясь главным ориентиром в районе полётов.
Новые группы «диверсантов» ожидались из краевого центра завтрашним спецрейсом. Прекрасно подготовленные для длительной борьбы с таёжными пожарами, эти ребята отличались от парашютистов примерно тем же, чем отличается клиника от скорой помощи.
И вот этой скорой помощи у леса нынче не было: все группы застряли на очагах.
В темневшем на востоке грозовом облаке злыми змейками проскакивали остренькие молнии. И вдруг одна змейка куснула сухое дерево — оно ярко вспыхнуло; кольцом занялась трава, полыхнули кусты. Великая сушь требовала жертвы. Огненное кольцо, без дыма, одним пламенем расходилось от обугленного ствола, и стало ясно, что за ночь погибнет несколько гектаров прекрасной ангарской сосны. Это если не будет ветра. А с ветром…
— Ребята, давай левый виражик! Покруче, покруче, я засеку.
— Заход поджимает… виражик ему.
Самолёт круто задрал правое крыло, а левым целил точно в центр пожара, в это несчастное обуглившееся дерево, описывая окружность.
Вытянув шею, я поглядывал влево, через капитанскую форточку: мне ещё не доводилось видеть, как молния поджигает лес, а тут как назло не с моей стороны…
Орлиный профиль капитана окаменел. Крупные руки чуть заметно шевелят штурвал. Фёдорович дело знает: вираж как по циркулю, сейчас вскочим в собственную струю, тряхнёт…
— Дима, давай скорее: заход, заход поджимает…без талона с вами тут останешься… нарвёмся на инспектора…
— Все, поехали домой.
— Вася, крути.
— Взял управление.
— Как расчётное?
— Три минуты после захода... если с прямой.
— Валера, ставь номинал.
— Есть номинал!
Моторы загудели напряжённее.
— Коля, свяжись по дальней, пусть разрешат на десять минут позже захода, производственная необходимость.
Напряжённая тишина. Двигатели ревут на номинале, скорость предельная.
— Разрешили, но не более десяти!
— Успеем.
— Что там на ужин в столовой? Жрать хочется…
Молчание.
— Дима, завтра с утра работа будет?
Какая работа… Хорошо, если к полудню вертолёт снимет группу с пятого пожара. Но одной группы мало. Это для Ан-2 одна группа — норма, а для Ил-14 надо три, пятнадцать человек, да тонны полторы груза при них: топоры-лопаты, бензопилы, опрыскиватели, палатки, продукты, скафандры, парашюты, всякая мелочь — все продумано, просчитано, взвешено, проверено на практике. Тут тебе тайга, она мелочей не прощает.
