Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Даже после того, как Чичерин и Сокольников, в качестве членов новой делегации по проведению переговоров о мире, подписали 3 марта мирный договор, который должен был быть ратифицирован Всероссийским съездом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, – немцы продолжали наступать. Мы жили в ежечасном ожидании катастрофы. Ленин круглосуточно посылал беспроводные телеграммы в провинциальные Советы, находившиеся на каждой территории, в которых объяснял, что в то время, как Центральный исполнительный комитет принял тяжелый ультиматум немцев, чтобы остановить их наступление, они должны голосовать за этот договор на чрезвычайном съезде, который будет созван так скоро, как это возможно. К этому к времени мы уже знали, что думали рабочие на огромных заводах. Большевики, находившиеся в оппозиции к Ленину, направились в Выборг, чтобы собрать голоса через день после того, как Центральный исполнительный комитет принял решение. Они вернулись, признав, что рабочие считали, что сопротивление невозможно; почему они должны одни пытаться, если крестьяне не с ними? Но по мере того, как наступление немцев продолжалось, рабочие начали мобилизоваться в Красную гвардию, и опять их можно было увидеть с ружьями, перекинутыми через плечо, с лопатами, кирками, ножами и прочими удобными подручными инструментами; они маршировали к Балтийскому вокзалу и готовились рыть траншеи вокруг Петрограда.
Через неделю из провинции потоками стали поступать ответы на телеграммы Ленина, и, как было напечатано в «Известиях», в них подтверждалось почти безошибочное знание Лениным психологии и образа мышления большинства крестьян. И опять же одинокий голос, раздававшийся против голосов почти всех членов правящих группировок, не говоря уже о правых меньшевиках и правых эсерах, которые, казалось, страстно желали сражаться против немцев или получить на это приказ, был поддержан 85 процентами населения России.
По мере того как немцы продолжали наступать, очевидно намереваясь захватить как можно больше земли, прежде чем дипломаты подпишут договор на усеянной дотами линии, из Петрограда начиналась спешная эвакуация. Когда германская армия, наконец, остановилась, все вздохнули с облегчением. По крайней мере, рабочие красного Питера были спасены – хотя бы на время; а продвижение пошло более медленным шагом.
Глава 14
ЛЕГИОНЕРЫ
В то время как германские войска подходили все ближе и ближе к Петрограду, я не раз мысленно обращался к тому оружию, которым мы с Джоном Ридом пользовались не раз, обстреливая немцев и рассчитывая с его помощью выманить немцев из окопов. Да, они бросали траншеи на всей линии фронта протяженностью 1200 миль, но не для того, чтобы разворачивать красный флаг и восставать, но чтобы подчиниться своим хозяевам и расчленить молодую социалистическую республику. Рид все еще оставался в Христиании, дожидался того корабля. В любом случае, я был спасен от его гомерического смеха, которым он наверняка разразился бы, увидев меня в форме легионера.
Среди шестидесяти случайных людей, откликнувшихся на призыв послужить в Красной армии в Интернациональном легионе, к моему облегчению, лишь у некоторых была особая военная выправка. А один вообще был еще менее подходящим кандидатом, чем я.
Когда я в первый раз сказал Кунцу, что стал добровольцем, то говорил с ним несколько вызывающе. Без сомнения, профессор смог бы пережить обстрел из ружей, тюрьму или подвергнуться пыткам ради революции, однако проявить готовность убивать из-за нее – это означало требовать слишком много от сорокавосьмилетнего человека, который приехал в Россию прямо с куриной фермы в Нью-Джерси, где, надев на себя толстовку, он проводил время среди цыплят, перемежая это чтением, писанием, обучением и воспитанием племянников и племянниц. Я довольно воинственно заявил Кунцу, что не собираюсь больше оставаться простым пассивным партизаном, как Гумберг Кунц был одним из русских американцев в Петрограде, не связанным ни с одной партией или фракцией, однако он знал Троцкого по «Новому миру», издававшемуся в Нью-Йорке. Я знал: что касается необходимости мира, то он – на стороне Ленина. Это не означало, что он будет готов сражаться, если немцы на самом деле нападут на Петроград, а в это время они все еще наступали.
– Итак, профессор, – сказал я, вставая в позу сурового бойца, как я себе ее представлял, – я уже не вооружен сочувствием, доброй волей и дружескими словами, но ружьем. Я вступил в Красную армию.
Профессор был сугубо городским, весьма приятным человеком. Насколько я знал, ни одна ситуация хаотичного революционного действа, в которой он оказывался, словно в межпланетарной катастрофе ровно накануне Октябрьской революции, не вызывала в нем удивления. Не удивили его и мои новости.
– Хорошо, – спокойно произнес он. – Бедные перепуганные дипломаты бегут, а буржуазные дамы готовятся бросать букеты цветов победителям, когда они гусиным шагом войдут в Петроград. Ленин, разумеется, прав, потому что он видит это под углом классовой борьбы. Международный рабочий класс заслуживает того, чтобы эта революция была спасена. Что же до Восстания германцев, – добавил он, и в его доброжелательных глазах в пенсне сверкнул огонек, – это идеализм, а не марксизм, считать цыплят до того, как они вылупятся. – Подумав немного, он словно вдогонку добавил, что он тоже записался в Интернациональный легион.
– Но вы же пацифист, – не подумав, брякнул я. – Вы не убьете даже клопа.
Меня занимали другие детали – его возраст, его мягкость, зрение – мне кажется, на лице моем отразился ужас. Он так по-доброму, но в то же время немного насмешливо, поглядел на меня, что я рассмеялся. Я забыл, что я тоже пацифист! Или был им.
Итак, мы с Кунцем оказались в списке волонтеров под управлением отдела формирования и обучения войск во Всероссийском училище организации и администрации Красной армии и, как воины-интернационалисты, пытались сделаться примером военной дисциплины. Мы не представляли себя в этой роли. Однако профессор был невозмутим.
– Если ты сказал «А», то должен сказать «Б», – весело произнес он.
В ответ я щелкнул каблуками и отдал честь – ни того ни другого, естественно, в Красной армии не делали, – и нашел его логику неопровержимой.
Приписанное к гренадерскому гвардейскому полку, наше подразделение получило кабинет для записи рекрутов на втором этаже элегантного Мариинского дворца. Было постановлено, что английский станет официальным языком легиона, однако мы были люди разных национальностей, у всех были разные фигуры и размеры. Если наш Интернациональный легион не являлся особенно большим вкладом в революцию, по крайней мере, наша разношерстная толпа в течение недель приобрела нечто вроде военной формы и таким образом стала доказательством творческой и организационной мощи революции.
Несмотря на закон, согласно которому заводы переходили под контроль рабочих, в свете того, что многие заводы и фабрики не действовали, а оставшиеся хозяева саботировали работу или вообще уезжали, инженеры бросали службу, многие рабочие, вычислив, что дома их, по крайней мере, накормят хлебом и щами, возвращались к своим семьям. Казалось, что мы повсюду натыкаемся на саботаж, который становился все более дерзким по мере того, как контрреволюция поддерживалась германским наступлением.
В хаосе и суматохе мы часто приходили в отчаяние, не имея возможности раздобыть ружья или амуницию, не говоря уже о чем-либо, отдаленно напоминающем униформу, несмотря на записку, которую, как я видел, Ленин написал главнокомандующему Крыленко. Но потом, когда красногвардейцы, начиная с 25 октября, начали добровольно вступать в Красную армию со скоростью примерно 2500 человек в день, дела пошли немного лучше.
Решение, как полагал наш командир легиона, лишенный юмора чех, было простое. Мы находились просто снаружи Мариинского дворца, вышли, чтобы поупражняться в муштровке, разумеется без ружей. Командир указал на окна Мариинского.
