Раздумья ездового пса - Ершов Василий Васильевич (читать книги без TXT) 📗
То было: “постепенное улучшение” через шесть часов; по новому прогнозу дают — уже через десять. Застрял фронт.
Пассажиры сидят не только в гостинице — часть приехала из дому и сидит в вокзале, слушает информацию. “Опять дают задержку до восьми”…
Надо рискнуть и дать задержку до утра. Все равно за ночь не расчистят полосу. Звоню представителю, прошу его по своим каналам созвониться с Норильском: что там на самом деле?
На самом деле там метёт, и чистить полосу никто не собирается.
Решаюсь: до 10 утра. Отпустил людей. Теперь, что бы ни случилось, раньше десяти мы не взлетим: люди верят информации и раньше не приедут. Я за это отвечаю.
Теперь сомневаюсь: а может, слишком большой срок дал? Может, надо было до шести? Может, сейчас протащит фронт и они за три часа очистят полосу? А я перестраховался. А там же новый циклон подпирает.
Тревожная ночь. В 6 утра сна ни в одном глазу. Это называется “предполётный отдых”. Поднимаю синоптика: как там Норильск? Читайте главное: коэффициент сцепления.
Дают 0.36. Так. Какой ветер? Дают 130 градусов 6, порывы 11. Надо считать. Вроде подходит. Но — вроде. Чуть туда-сюда — и не подойдёт. Предел.
Куда его черти повёрнут?
И не лететь нельзя. Подходит ведь. И лететь боязно: чуть подвернёт, не подойдёт — придётся идти в Игарку.
Чем обусловлен этот ветер? Может, уже влияет тёплый фронт нового циклона?
Эх, напрасно так надолго задержал рейс. Пораньше бы — попал бы в “окно”, а так — могу не успеть. Пока соберём пассажиров, пока то да се… практика показывает, что ещё и с пассажирами часа два просидим в ожидании какой-нибудь порции курицы. И когда-то ещё долетим до Норильска…
Вы скажете: чего тут думать — цифры подходят, надо лететь.
Вот тот мой коллега, что второй раз подряд сидит в Игарке, так и решил. Все те капитаны, кто летает в Норильск “по цифрам”, так и считают: вероятность того, что попадёшь на запасной, примерно 50%.
Как же тогда я за 30 лет уходил на запасной всего несколько раз? И то — по собственной глупости: обязательно что-то где-то проглядел, не предусмотрел, не унюхал, не усёк. Нет, ребята, как хотите, а пневмония научила меня быть очень предусмотрительным. Ни себе, ни своим пассажирам я наказания Игаркой не желаю. Вы уж простите, если я чуть “перебдю”.
Тут есть этическая сторона. “Перебдение” происходит на глазах у коллег, и можно за спиной заработать репутацию трусоватого капитана. Я пытаюсь эту грань чуять. Да и все капитаны при принятии решения чувствуют то же: не лететь нельзя… но иной раз прходится брать себя за горло, и это требует известного мужества. Да и зачем же я в течение десятилетий вырабатывал интуицию?
Потом время расставит все по местам, и на старости лет станет ясно, кто трус, кто безрассуден, а кто дело делал и обошёлся без запасных. Да и то: “трус” — громко сказано; трусов среди лётчиков не бывает, отсеиваются. Но излишне осторожные — как бы чего не вышло — попадаются. Их жизнь, может, жестоко била… а меня бог миловал.
Нет, ребята, все же наши проблемы чем-то неуловимо отличаются от проблем рабочего класса.
Начинаю раскручивать рейс. Поднимаю представителя: готовимся. Принципиальный вопрос: на какое время назначаем вылет?
Мне надо, конечно, пораньше. Прикидываю ещё один фактор. Пока мы долетим, там будет ещё день или уже наступит ночь? Днём ОВИ бесполезны, и если видимость 200, то и по ОВИ будет 200. Ночью же они пробьют до 900, а это как раз тот минимум, при котором можно садиться. Получается, что лучше вылететь попозже. Но по опыту знаю, что мы ещё просидим, и немало, с этими неувязками, поэтому назначаю срок вылета на 10, как было сообщено вчера пассажирам. Представитель протестует: люди не соберутся, пока то да се… давайте на 11.
— Пока то да се — давай раскручивай службы. Дай бог в 12 взлететь.
Договорились на 11.
Сидим в самолёте, пассажиры на борту, их считают, пересчитывают, сбиваются… у кого-то что-то не так с документами… Медленно тянется время.
И телескопический трап, вроде, как у людей. И новейший, реконструированный по последнему слову аэропорт… Я сам часто по службе летаю пассажиром, но никак не могу понять, почему человек, пройдя регистрацию и досмотр, не может в одиночку пройти по пустому коридору, по рукаву трапа и вступить в салон самолёта. Нет. Людей надо накопить. Надо протомить. Дождаться дежурную по подсчёту посадочных талонов и дежурную по отрыванию корешков упомянутых талонов. Как будто это нельзя сделать все сразу на регистрации.
Может, я не прав, но закрадывается мысль: сколько же мы кормим дармоедов…
Толпа все ещё не расселась. Если бы по одному-то, все бы уже давно без сутолоки заняли свои места; но это слишком просто. Надо, чтоб по головам, чтоб в тесноте, чтоб ругались.
А куда они денутся. Загрузка.
А они ж живые люди.
Нет, никогда у нас друг к другу не обратятся уважительно: “сэр”, “пани”, “мадемуазель… Нет у нас в языке таких слов. У нас по половому признаку: “мужчина”, “женщина”…
— Эй, женщина! Куда вас черти несут?
Дети социализма… товарищи… Строем, в ногу, с песней — на регистрацию!
А погода в Норильске утекает. Запрашиваем у диспетчера свежую погоду. Передают: сцепление 0.38.
Чистят, чистят полосу, а значит, улучшается. Но и ветер усилился, и снова предельный, уже для 0.38…
Отступать некуда. Передаю рулению:
— Повторное решение на вылет принимаю. Разрешите запуск.
Взлетели в 12.10.
В полёте мы погодой Норильска не интересуемся. Зачем заранее переживать. Но вот вошли в зону. Второй пилот берет погоду: метель… позёмок… видимость… облачность… но главное — коэффициент сцепления 0.51. правда, и ветер под 80 градусов до 16 метров всекунду. Для нашего самолёта при сцеплении более 0.5 максимально допускается 17. Минус один метр на московское указание — как раз предел.
Сейчас я покажу ребятам то, о чем всегда говорил: наш самолёт бокового ветра не боится. Я покажу это в метель, при плохой видимости, может, без фар, в вихрях позёмки, на норильском знаменитом пупке. Сейчас будет момент истины. Ради него я сомневался, тревожился, собирал информацию, консультировался и, наконец, решился.
И я им это показываю.
Подбор
В таёжной, гористой и болотистой Сибири природа не балует авиацию достаточным количеством площадок, пригодных для посадки самолётов, и поэтому в глубинке авиационные работы осуществляются в основном вертолётами. Но удовольствие это дорогое, и заказчики — нефтяники, геологи, лесники — охотно пользуются при случае услугами более дешёвого массового самолёта Ан-2. По крайней мере, в пору моей молодости этот самолёт можно было увидеть в самых глухих таёжных углах.. На колёсах, на лыжах и на поплавках трудяга-«кукурузник» обслуживал и обеспечивал существование огромного количества затерянных в тайге людей: рыбаков и охотников, пчеловодов и геологов, лесников и пожарных, нефтяников и лесорубов — всех не перечислишь.
Мне приходилось возить на нем коров и лошадей, сборные домики и прессованое сено, пчёл, стекло, печной кирпич, собак, почту, туши мороженого мяса, буровые коронки, лопасти вертолётного винта (приходилось выпускать их концы за дверь, а комель лежал у нас в кабине), бочки с бензином, бочки с брусникой, гвозди, яйца тоннами, помидоры, виноград, живых цыплят… Само собой — санзадания: жизнь людей буквально зависела от работы пилотов.
И когда не стало хватать вертолётов, в управлении приняли решение: освоить полёты на Ан-2 с подбором посадочных площадок с воздуха., сначала зимой, а потом и летом.
Оно раньше так и начиналось, освоение Сибири авиацией, — с подбора площадок. Но времена маленьких У-2 прошли, а более серьёзными самолётами не хотелось рисковать, и постепенно полёты по сибирским трассам вошли в строгие бюрократические рамки. В этих условиях открытие каждой новой посадочной площадки превращалось в целое событие, и первая посадка, с подбором с воздуха, обставлялась перестраховочными мероприятиями на все случаи жизни и доверялась самому опытному пилоту, с обязательным присутствием на борту высокого лётного начальника, в качестве проверяющего, и лавры первооткрывателя, как водится, доставались ему.
