Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард (лучшие книги онлайн .TXT) 📗

Когда все уже были на своих местах, наступала неловкая пауза, которую наши друзья пытались занять, демонстрируя сидевшего на жердочке прирученного сокола (иногда это была чайка, птенцом отловленная на морском побережье) или борзую. Как-то нам пришлось восхищаться одомашненным горным козлом, в другой раз это был сернобык. Когда эти темы оказывались исчерпанными, хозяева не без труда находили какой-нибудь другой пустяковый предмет для разговора, чтобы отвлечь наше внимание от домашних звуков и распоряжений на заключительном этапе подготовки к трапезе, долетавших из-за занавески вместе с густым запахом кипящего жира и ароматом жареного мяса.

Проходила минута-другая общего молчания, после чего появлялся хозяин или его помощник и шепотом спрашивал: «Черного или белого?», что означало предоставление нам выбора между кофе и чаем. Насир всегда отвечал: «Черного» – и вперед выступал невольник, державший в одной руке кофейник с длинным носиком, а в другой – три или четыре белые фаянсовые чашки. Он выливал немного кофе в верхнюю чашку и предлагал ее Насиру, затем вторую мне, и третью – Несибу. Он терпеливо ждал, пока мы обхватывали чашки ладонями и потягивали из них напиток, особенно смакуя последнюю, самую ароматную каплю.

Как только чашки были опустошены, невольник протягивал за ними руку и со звоном ставил одну на другую и уже менее торжественно подталкивал их к следующим по порядку гостям, по кругу, пока все не получали свою долю ароматного напитка, после чего возвращался к Насиру. Кофе во второй чашке был вкуснее, чем в первой, отчасти потому, что он к тому времени настаивался в горшке, а еще по той причине, что в чашке оставались капли после всех отведавших напитка. Если дело доходило до третьего и четвертого кругов, когда задерживалось мясное блюдо, напиток отличался совершенно удивительным вкусом.

Но вот наконец, с трудом продираясь через возбужденную толпу, появлялись двое мужчин с грудами риса и мяса на луженом медном подносе или в мелком блюде пяти футов в поперечнике, на подставке, похожей на жаровню. Во всем племени была лишь одна посудина таких размеров, по окружности которой была выгравирована надпись вычурными арабскими буквами: «Во славу Аллаха и с верой в Его последнюю милость, – собственность молящегося Ему убогого Ауды абу Тайи». Всякий раз ее заимствовал хозяин шатра, которому предстояло принимать нас днем. Поскольку меня мучила бессонница, я на рассвете видел из-под одеяла, как эта огромная тарелка путешествовала по лагерю, и, замечая, куда ее понесли, заранее знал, в каком шатре мы будем сегодня питаться.

Блюдо было наполнено до отказа: по краю шло белое кольцо риса шириной в фут и глубиной в шесть дюймов, а все остальное пространство занимала гора бараньих ножек и ребрышек, казалось готовая вот-вот развалиться. Для сооружения в центре престижной пирамиды из мяса понадобились две или три жертвы. Посреди блюда на обрубки шей были уложены распахнутыми ртами вверх вареные бараньи головы, и их уши, коричневые, как увядшие листья, распластывались по поверхности риса. Из зиявших глоток вывалились еще розовые языки, цеплявшиеся за нижние зубы, и длинные белые резцы оттеняли торчавшие из ноздрей пучки волос и почерневшие губы, растянутые словно в ухмылке.

Это сооружение опускали на землю, заполняя пустое пространство между нами, и над мясом еще поднимался горячий дымок, когда являлась вереница поварят с небольшими котелками и медными кастрюльками, в которых варились потроха. Черпая их содержимое разбитыми эмалированными плошками, они принимались выкладывать на главное блюдо внутренности и наружные срезки с бараньей туши, кусочки желтого нутряного жира, белого курдючного сала, мускулов, кожи со щетиной – все это плавало в кипящем масле и растопленном сале. Зрители взволнованно наблюдали за происходившим, провожая одобрительными замечаниями показавшийся из котелка какой-нибудь особенно сочный кусок.

Жир был обжигающе горяч. То и дело кто-нибудь из присутствующих на трапезе, вскрикнув, отдергивал руку и не задумываясь запускал обожженные пальцы в рот, чтобы их остудить. Поварята же упорно продолжали свое, оглашая шатер скрежетом плошек по дну котелков. Покончив с этим, они победным жестом вылавливали из подливки припрятанный кусок печени и набивали им свои рты.

Двое опрокидывали каждый котелок вверх дном, выливая оставшуюся жидкость на мясо, пока не заполнялся доверху кратер окружавшего его риса и отдельные зерна по краям не всплывали в обильной подливке, а они все продолжали лить. Под наши удивленные восклицания подливка переливалась через край, образуя в пыли тут же застывавшее озерцо. Это был последний штрих великолепной прелюдии, после чего хозяин призывал всех приняться за еду.

Мы притворялись глухими, как того требовал обычай, потом наконец приходила пора услышать, и мы, изумленно глядя на соседа, ждали, что тот начнет первым, пока не поднимался с места застенчивый Насир, а за ним и все мы. Припав на одно колено вокруг подноса, толкая и прижимаясь друг к другу вплотную, мы образовывали круг из двадцати двух человек, которым едва хватало места. Закатывали по локоть правые рукава и, тихо повторив вслед за Насиром: «Во имя всемилостивейшего Аллаха», все разом погружали пальцы в содержимое подноса.

Первое погружение, по крайней мере для меня, требовало осторожности, так как жирная подливка была слишком горяча и непривычные пальцы редко это выдерживали, поэтому я перекидывал пальцами извлеченный кусок мяса, давая ему остыть, а другие в это время успевали ополовинить мой сегмент рисового кольца. Мы скатывали между пальцами (не пачкая при этом ладони) ровные шарики из риса, жира и мяса, уплотняя их легким давлением кончиков пальцев, и отправляли прямо в рот с кончика большого пальца, пользуясь указательным как рычагом. Если делать все правильно (в особенности это относится к плотности шарика), он не рассыпается и оставляет руку чистой, но при избытке жира и прилипании его охлаждающихся кусочков к пальцам их приходится хорошо облизывать, чтобы дальше было легче управляться с едой.

По мере того как убывала гора мяса (а надо сказать, что в действительности рис никого не интересовал, так как роскошью было именно мясо), один из вождей племени ховейтат, разделявший с нами трапезу, извлекал свой кинжал с серебряной рукояткой, инкрустированной бирюзой, – подписной шедевр Мухаммеда ибн Зари из Джофа [9], – и принимался срезать наискось с более крупных костей длинные ромбики мяса, легко разрывавшиеся между пальцами. Оно должно было быть разварено до полной мягкости, потому что ели его, пользуясь только правой рукой, которая одна считалась этого достойной.

Хозяин шатра стоял при этом возле круга, поощряя аппетит гостей подходившими случаю замечаниями. Мы с непостижимой быстротой скручивали, разрывали, резали мясо и набивали им рты. Все это происходило при полном молчании, так как разговоры могли коснуться качества предложенной нам снеди, хотя дело не обходилось без благодарной улыбки соседу, когда тот передавал вам отборный кусок, или гримасы, когда Мухаммед эль-Зейлан, благостно осклабившись, вручал вам какую-нибудь огромную голую кость. В подобных случаях я обычно отвечал отборно-отвратительным комком потрохов: такая дерзость веселила людей ховейтат, но изысканный аристократ Насир смотрел на это неодобрительно.

Наконец некоторые из нас, наевшись до отвала, начинали лениво ковыряться, выбирая самые лучшие куски и поглядывая по сторонам на остальных, пока и их движения не замедлялись, и в конце концов все, перестав есть, опирались локтем на колено. При этом с нависшей над краем подноса ладони согнутой в запястье руки капал жир. Смешиваясь с зернами риса, он застывал, превращаясь в густую белую массу, от которой склеивались пальцы. Увидев, что все окончательно оторвались от еды, Насир многозначительно прочищал горло, мы разом вставали с возгласом: «Да воздаст тебе Аллах, хозяин!» – и, задевая за растяжки шатра, выходили, чтобы уступить место двум десяткам других гостей, которым предстояло унаследовать то, что оставалось на блюде после нас.