Владимир Ковалевский: трагедия нигилиста - Резник Семен Ефимович (онлайн книга без txt) 📗

О последнем из перечисленных изобретений Ковалевский писал особенно подробно, так что мы можем с большой полнотой проследить за ходом его мыслей.

Во второй половине октября, приехав в Константиново, Ковалевский стал свидетелем необычно раннего ледостава на Волге. Это было подлинное бедствие, ибо миллионы пудов хлеба, направлявшегося вверх по реке, оказались вмерзшими в лед вместе с баржами. Много других, также крайне необходимых товаров стали недоступны потребителю. «Товарищество» тоже несло большой урон: в двухстах верстах от Константинова застрял караван судов, везший на завод шестьсот тысяч пудов нефти.

Наблюдая за тем, как беспомощны перед лицом стихии люди, Владимир Онуфриевич неожиданно заметил в воде, у самого берега, большую щуку. Беспечно играя, она то делала резкие броски вперед, то застывала в неподвижности, то снова, вильнув хвостом, делала резкий бросок. Ковалевского изумил контраст между полной беззаботностью щуки и тревогой суетящихся кругом людей. Ему представилось, как преспокойно щука проплавает всю зиму под слоем льда, и под этим впечатлением вдруг возникла идея обернуть на пользу то, что испокон века было главным неудобством речного судоходства.

Идея состояла в том, чтобы изобретенные им сфероидные бочки, только значительно больших размеров, превратить в особые подледные корабли и загружать с таким расчетом, чтобы их слегка прижимало к нижней поверхности льда. А чтобы при трении бочка не протиралась, к ней следовало прикрепить два полоза, то есть превратить в нечто, похожее на перевернутые сани. К «саням» оставалось прикрепить трос и прицепить его к тягловой силе, будь то пара лошадей либо паровой, а еще лучше – газовый двигатель. Конечно, трос должен выходить наружу. Для этого по фарватеру реки надо прорубить щель шириною в три-четыре дюйма и всю зиму очищать ее от намерзающего льда.

Осуществимо ли это? Владимир Онуфриевич подсчитал, что не только осуществимо, но и очень выгодно. Русская зима продолжается в среднем 150 дней. Из них (он полистал метеорологические справочники) 50 дней длятся оттепели; еще 50 дней морозы небольшие, при них едва формируется тонкий ледок – в фарватере теснимой льдами реки его будет разрушать само течение; и только 50 дней мороз держится ниже десяти градусов, и нарастающий лед необходимо счищать. Но с этим легко могут справиться крестьяне окрестных деревень: зимой они рады всякому побочному заработку. Достаточно нанять на каждую версту по сторожу, который бы обходил свой участок по 2 – 3 раза в день с ломом или специальным ледорезом, и зимний путь по рекам от Астрахани до самого Петербурга будет обеспечен. И все обойдется в 50 – 80 тысяч рублей за зиму – для государственной казны величина пустяковая, причем зимние перевозки грузов будут даже удобнее, экономичнее и человечнее, чем летние: ведь бурлаков заменят лошади.

«Придет время, – уверенно писал Ковалевский в заявке на патентование изобретения, – когда о таком удобном судоходстве, какое будет зимой подо льдом, станут жалеть, переходя к береговой тяге».

Но сперва надо было запатентовать сфероидные бочки, а для этого изготовить хотя бы одну и испытать. Владимир Онуфриевич нашел мастерскую, где за небольшую плату выполнили его заказ. Примененный им способ соединения двух полусфер оказался вполне надежным и гарантировал от утечек. Способ изготовления тоже был очень простым: три удара парового молота, и стальной лист превращался в готовую полусферу. На один пуд масла приходился всего лишь один фунт веса тары.

Когда Ковалевский рассказал о своем изобретении Рагозину, тот молниеносно оценил его.

– Если патенты выдадут в Европе и России, то денег не оберетесь. Одно наше «товарищество» даст триста тысяч.

Владимир Онуфриевич мысленно купался в золоте. Наконец-то осуществлялась заветнейшая мечта! Брату, который после долгого перерыва снова получил заграничную командировку, жил с многочисленным семейством в Марселе и экономил каждую копейку, Владимир Онуфриевич писал: «Уже можно эскомптировать 60 это, и потому не скупись, живи лучше; все же у нас пополам». Щедрость его не знала границ.

Между тем еще при подведении итогов 1880 года выяснилось, что доходы «товарищества» резко упали и что в дивиденд можно начислить только 12 процентов, а не 50 и не 67. Эта новость вызвала большое неудовольствие пайщиков, а для Ковалевского оказалась особенно чувствительным ударом. Накупленные в долг и заложенные паи не принесли ожидаемого, жалованье вместо 10 – 15 тысяч равнялось всего лишь пяти, а так как он стал членом правления только в мае, то ему причиталось и того меньше. Конечно, денег не хватило не только на то, чтобы выкупить заложенные паи, но и на покрытие долга «товариществу».

В следующем году долг продолжал расти, и однажды Виктор Иванович, будучи чем-то особенно раздражен, заметил Ковалевскому, что ему следовало бы упорядочить свои финансовые отношения с «товариществом».

Владимир Онуфриевич не мог не понимать, что замечание справедливо. Но тем больнее задело оно его. К тому же личный счет самого Виктора Ивановича тоже был небезупречен, и первое, что хотел ему сказать Ковалевский: «Исцелися сам».

В отсутствие Рагозина он потребовал отчеты за все предыдущие годы, и вскоре Софье Васильевне в Берлин полетело письмо с цифровыми таблицами. Суть вычислений сводилась к тому, что за все годы существования «товарищества» израсходовано 5 миллионов 400 тысяч рублей, а продано товара меньше чем на 5 миллионов 200 тысяч. Расходы, следовательно, на 200 с лишним тысяч превышали доходы. Правда, имелось на 2 миллиона непроданного товара, но в связи с ежегодным увеличением выработки получалось, что сюда как бы входят нереализованные остатки всех прошлых лет. А между тем в ведомостях непроданный товар учитывался по продажной цене, благодаря чему и получались прибыли, с которых начислялись огромные дивиденды. В целом, по подсчетам Ковалевского, «израсходовано 1 600 000 лишних против получений, причем управление, т. е. опять-таки Виктор (и корка Леониду) получил за директорство и 15% учредительских – 250 000, да безумный дивиденд на 300 паев, которых он, конечно, никогда не оплачивал – famos 61!!».

В сложном коммерческом предприятии не все решается простой арифметикой, поэтому пока оставим в стороне вопрос о том, в какой мере прав был Владимир Онуфриевич. Важно, что он считал себя правым. А если так, то должен был, казалось бы, сильно встревожиться.

Но Ковалевского его «открытие» воодушевило.

Уверенный, что «дело остается блестящим и опасности нет никакой», он полагал, что в будущем его стараниями оно пойдет еще лучше. Ведь зная закулисные махинации Рагозина, он не позволит их продолжать!

Поначалу он думал составить «коварную записку» и выступить с ней на предполагавшемся собрании крупных пайщиков. «С хотением его можно грохнуть, и даже до прокурора очень близко, – писал он Софье Васильевне, – ведь до прошлого года было „Товарищество на вере“ и он, как главный товарищ, представлял дутые счета, а ревизионная комиссия действовала по правилу:

Удивительно, как это все раскрывается, когда пошевелишь мозгами».

Затем Владимир Онуфриевич пришел к мысли не возбуждать скандала, а продать свои паи, заключить контракт на производство сфероидных бочек и тихо удалиться, предоставив расхлебывать кашу тем, кто ее заварил.

Но в конце концов он решил «товарищество» не покидать, так как, «несмотря на все, это дело золотое».

Что же тогда оставалось? Промолчать? Сделать вид, что по-прежнему ни о чем не догадывается? Но это было бы бесчестным! «Пока не видел мертвого тела, – писал он Софье Васильевне, – можно жить, но если, приподняв половицы, нашел его, то молчать невозможно, не становясь сообщником».