Миронов - Лосев Евгений Федорович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .txt) 📗
Усть-хоперские и вешенские повстанцы ночью напали на станицу Усть-Медведицкую, и Миронов с уцелевшими красногвардейцами переправился через Дон и скрылся в направлении слободы Михайловки. Но осталась семья его: отец, мать, жена, три дочери, одна из них с ребенком и десятилетний – последний сын, Артимон. Им было приказано покинуть дом, который тут же отвели под больных холерой, а семью в сопровождении вооруженной охраны препроводили в тюрьму. На другой день состоялся суд, решение которого нетрудно было предугадать: лишение всех казачьего звания, в том числе и самого Миронова – и расстрел всей семьи изменника Дона и Отечества Филиппа Козьмича Миронова.
Чтобы не возиться с рытьем специальной могилы, всех членов семьи Миронова, включая и малолетних детей, подвели к глубокому оврагу и поставили так, чтобы после выстрелов они падали в естественное углубление... Вот как об этой страшной минуте рассказывает сам Артимон Филиппович Миронов:
«...Выплывшее из-за горизонта солнце брызнуло золотом своих лучей. В последний раз для нас. Стали в ряд по бровке оврага, мать прижала меня к себе. Команда офицера, и с десяток винтовок уставились на нас концами дул. Ужасная минута, врезавшаяся в память. Сейчас будет конец. Но что это? Прозвучал одиночный винтовочный выстрел за спиной конвоя. Офицер скомандовал: „Отставить!“ Казаки опустили винтовки. Было ясно видно скачущего карьером всадника. Через две-три минуты с седла спрыгнул урядник и передал конверт конвойному офицеру. Вскрыв конверт, офицер прочитал какую-то бумагу. Это было распоряжение генерала Фицхелаурова, находившегося в Усть-Медведицкой, об отмене расстрела нашей семьи. Нет слов описать тот бурный восторг, который охватил каждого из нас при мысли, что мы будем жить.
Нас помиловали. Почему? Смягчилось сердце наших врагов? Отнюдь нет. Потом отец рассказывал, что в день перед нашим расстрелом у него было тяжело на душе, и мысли о семье не покидали его, мешая заниматься своими делами. Он задумался о возможной расправе с нами белых карателей, затем вызвал к себе преданного человека и поручил ему немедленно скакать в Усть-Медведицкую с его ультиматумом белому командованию. Написал он лаконично: «Если уничтожите мою семью, то станицу Усть-Медведицкую смету с земли, а имеющихся у меня пленных офицеров – перевешаю».
Белые знали по опыту, что Миронов на ветер своих слов не бросает. Вот почему мы уцелели...»
В Михайловке Миронов срочно разослал письма своим соратникам – казакам 32-го Донского казачьего кавалерийского полка: «Страшные, кровавые страницы истории начал писать наш Дон. Граждане казаки! Зову вас, как одного, собраться на хуторе Большом Етеревской станицы 31 мая, к 10 часам утра. Кто не явится, тот объявляется преступником своему родному краю, своим детям, самому себе. Наболевшим сердцем зову вас, зову всех казаков-фронтовиков других полков...»
По старинной традиции, извечной, казачьей, над станицами и хуторами понеслись тревожные удары больших колоколов всех церквей. Значит, снова настало время казаку седлать боевого коня и аллюром «три креста» вырываться из теплого родимого куреня, чтобы долгими проводами не рвать душу себе, и остающимся родителям, и жене с детьми... И хоть по-прежнему горделиво вскинута казачья голова, и будто там все как всегда в порядке, но с некоторых пор она, чубатая, стала какой-то затурканной и неповоротливой, с трудом перемалывая все эти письма, приказы, воззвания... Все они призывают откликнуться на призыв к спасению Дона, его традиций и вековечного уклада жизни, и все грозятся проклятием и расправой, если тотчас не поскачешь к кому бы то ни было из зовущих... Где же истина? Где же правда? Где свобода, наконец, где это самое счастье, к которому призывают и атаманы и большевики?.. И все бьют по чувствам и гордости казаков.
Атаман Всевеликого Войска Донского Краснов на Казачьем Круге спасения Дона горячо и вдохновенно обращался к зачарованным слушателям:
«Казачий Круг! И пусть казачьим и останется. Руки прочь от нашего казачьего дела те, кто злобно шипел и бранил казаков, те, кто проливал казачью кровь. Дон – для донцов! Мы завоевали эту землю и утучнили ее кровью своею, и мы, только мы одни хозяева этой земли. Вас будут смущать обиженные города и крестьяне. Не верьте им. Помните, куда завел атамана Каледина знаменитый паритет. Не верьте волкам в овечьей шкуре. Они зарятся на ваши земли и жадными руками тянутся к ним. Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяевами – только мы, только мы одни, казаки!..
Да, мы казаки, демократы и аристократы в одно и то же время: демократы в своей казачьей среде, но доступ в эту нашу среду не открыт для любого встречного – латыша, хохла или еврея, а потому мы и не ко двору их демократии. Наш любимый Дон, свято хранящий заветы предков, должен, наконец, осознать эту неопровержимую истину и смело в открыто сказать: только конституционная монархия, обеспечивающая неприкосновенность казачьих прав, может рассчитывать на поддержку казачества, так как при всяком другом режиме – демократическом или самодержавном – казачеству грозит опасность исчезнуть. В демократическом режиме эта опасность несравненно больше, чем при самодержавии.
В этом убедил нас горячий опыт российского хамодержавия».
5
К Миронову в хутор Большой в атакующем стиле прискакал весь 32-й Донской казачий полк. Пополнение приходило изо всех станиц, хуторов и слобод.
Был получен приказ № 24 от 25 мая 1918 года: «Командующим войсками Усть-Медведицкого округа вместо тов. Федорова назначить тов. Миронова Ф. К. Первому о сдаче, а второму о приеме должности донести. Главнокомандующий Донской Советской Республики В. Ковалев».
Через несколько дней поступил еще один приказ за подписью председателя ЦИК Донской Республики В. С. Ковалева: «Командующим войсками северных округов Донской Республики на фронте от Поворино до Калача назначается товарищ Миронов. Все отряды, расположенные на территории Донской Республики к северу от линии железной дороги Царицын – Лихая, находятся в непосредственном подчинении товарища Миронова».
Филиппу Козьмичу Миронову приходилось буквально день и ночь руководить боями, самому брать винтовку в руки и водить бойцов в штыковую атаку. Легко сказать – водить в штыковую атаку... Это значит идти впереди орущих от страха и отчаяния красногвардейцев, орать самому это проклятое «ура!», глядеть, как бы тебя первого не пырнули встречноатакующие, да еще и не упускать из виду общую картину боя... Смяв противника, вскакивать на коня и начинать преследование... А вообще-то способен ли такой напряженно-бешеный ритм жизни выдержать нормальный человек?! А он, что же, стало быть, ненормальный? Конечно, ненормальный! Это уж точно. Разве можно быть нормальным и каждый день убивать людей? Но по выработанным человеческим понятиям, на войне чем больше убьешь, тем больший героизм проявишь. И за это – почет, награды, слава... Такова биологическая сущность человека, подкрепленная системой воспитания.
Бывало, усядется за большой обеденный стол вся многочисленная семья Мироновых, и старик, Козьма Фролович, любуясь старшим сыном Филиппом, у которого на офицерском мундире вся грудь в орденах, скажет: «Вот, Филька – офицер!.. Вот это я понимаю. А ты, Феофан, – он тыкал крючковатым пальцем в сторону младшего сына, – учитель. Шляпу нацепил. Разве же это казацкое занятие?!»
С высоты прожитых лет Филипп Козьмич теперь с превеликим удовольствием уступил бы офицерский мундир со всеми орденами и всеми льготами, извлекаемыми из них, любому первому попавшемуся под руку, лишь бы только очистить свою совесть и память от потока крови, которую он пролил в своей жизни. Выплеснуть из себя усталость и страх войны. И стать бы – ну если не учителем, то просто-напросто хлеборобом. Ходить по пашне босыми ногами, чувствовать ее тепло и силу, смотреть, как возникают утренние зори и угасают вечерние... Но тогда, наверное, на тебя не обратила бы никакого внимания Надя-Надюша?.. Это уж точно. Как все сложно переплетено в такой тугой узел, что простому смертному и не под силу его развязать. Поэтому он будет стараться делать то, что в его силах: воскресить память, и уж потом можно будет и уходить. Потому что для таланта жить не остается воли и доброты. Хотя каждый проживает столько, сколько у него хватит ума. Святыня в душе есть – тогда живи...
