Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис (электронные книги без регистрации .txt) 📗
От отца Борис унаследовал педантизм: точность и строгость. В короткий срок он изменил свой официальный статус комсорга, превратил его в живое дело и стал необходимым человеком не только для своих комсомольцев, но и для всех солдат батальона. Бориса не пугала сложность ситуации, он вставал на защиту слабого и умел привлечь к себе сильного. Солдаты признали лейтенанта своим и зауважали его как человека, с которым и за жизнь можно поговорить, и посоветоваться, если что не так дома или во фронтовых делах.
Запомнил один случай. Полк двигался к Вязьме, преследуя отступавшего врага, иногда нам удавалось буквально наступать немцам на пятки. Внезапно нас контратаковали. Немцы поставили заслон, стараясь остановить, а то и отбросить нас подальше от своих арьергардов. Командира батальона тяжело ранило. Борис не растерялся, взялся за пулемет, а когда диски в нем кончились, переполз к другому. За этот бой он был награжден медалью «За отвагу».
Неожиданно Боря подал рапорт: просился в разведку. Отказали. Затем почему-то решил стать снайпером. Опять отказали. Я задумывался над его метаниями. Нет, он не искал смерти, скорее им владела постоянная жажда риска.
Однажды во время коротенького затишья, еще под Ржевом, он предложил мне сыграть в шахматы. Я удивился: на фронте шахматы? Борис рассмеялся. Достал из вещмешка небольшой картон, разрисованный под шахматную доску, и холщовый мешочек с фигурками, вылепленными из глины и чем-то обработанными для крепости. Мы сыграли две партии. Обе я проиграл. Оказалось, еще мальчишкой он был чемпионом по шахматам в городском Дворце пионеров, а позднее, играя в местном шахматном клубе, получил звание мастера. Трудно в это поверить, но, когда выпадали свободные минуты, комсорг учил молодых солдат этой игре, не случайно они прозвали его «Королем».
Борис не терпел краснобайства, к сожалению, распространенного среди офицерства. Однажды ротный попытался разругать батальонного комсорга за панибратство с рядовыми. Комсорг вытащил из вещмешка маленький блокнотик и прочитал крайне удивленному офицеру слова Петра I, советовавшего «не держаться устава, яко слепой стены, ибо в уставах порядки писаны, а времен и случаев нет».
Я всегда поражался его храбрости, умению владеть собой в бою и однажды спросил:
— Откуда ты взялся такой бесстрашный?
Борис смешался, попытался возразить, затем процедил сквозь зубы:
— Если бояться, то офицеру на фронте делать нечего.
— Не всякий на это способен.
— Согласен. Но ты-то знаешь, как нас закрутило под Ржевом. По десять атак в день, и все без толку. «Зачем так с нами обращаются?» — спрашивали солдаты. Скажи, что я должен был им отвечать? Вот я и выучился воевать. Не я один набрался под Ржевом храбрости и злости. Хватит и на Смоленск, и на Оршу, и до Берлина.
Трудно потерять фронтового товарища, всякий раз — это удар в сердце. Если каждый день рядом с тобой погибают люди, может показаться, что ты перестаешь чувствовать остроту потери, становишься равнодушным, лишенным сострадания. Могу засвидетельствовать — это неверно!
Не принимаю я и суждения об «упоении в бою» — мол, солдат, идя в атаку, захвачен общим порывом и забывает о себе. Уверен, в экстремальной ситуации, даже в атаке, человек остается самим собой.
Еще один жестокий удар — потеря Ивана Скоропуда.
Ивана называли «молчуном», и это правда, он был не очень разговорчив. Но мы сдружились. До сих пор я храню фотографию 1943 года, сделанную где-то в смоленских лесах, мы сняты вместе: несколько комсоргов полков и батальонов.
Родился Иван Скоропуд в Полтаве, в семье учителя. Жили они по соседству с писателем Короленко. Отец Вани иногда помогал соседу по хозяйству, а писатель нередко приглашал его на свои литературные четверги. Под влиянием отца Ваня увлекся украинской литературой и почувствовал вкус к удивительному украинскому фольклору, полюбил он и мелодичные народные песни, их часто пели в семье. Он много читал, знал наизусть поэму «Энеида» украинского поэта-классика Котляревского, любил стихи Леси Украинки. Вот этот момент нас и сблизил. Я тоже знал «Энеиду» и любил стихи Леси Украинки: в харьковской школе, где я учился, украинскую литературу преподавал высочайший интеллигент Василий Иванович Сокол — великолепный педагог, знаток украинской литературы, драматург, несколько его пьес играли в харьковских театрах.
Когда началась война, многие покинули Полтаву. Семья Скоропудов эвакуировалась в Новосибирск. Но отец Ивана остался — ради своих учеников. Немецкий комендант получил донос на учителя, его обвиняли в том, что в революцию он поддерживал контакты с писателем Короленко — защитником евреев, в качестве доказательства приводилось знаменитое «Дело Бейлиса». Недолго думая, обер-лейтенант принял решение: «В назидание другим — повесить». Об этом факте я узнал после войны, в 70-е годы, когда моя жена по делам службы ездила в Полтаву.
В армии Иван Скоропуд стал санинструктором. Во время битвы за Москву он показал себя храбрецом: вынес под огнем с поля боя 86 раненых. 5 марта 1942 года санинструктора наградили орденом Ленина. Во всей дивизии он один имел столь высокую награду. Комиссар дивизии Дубовской, вручая герою орден, посоветовал Ивану вступить в партию и рекомендовал его на комсомольскую работу. Так Иван Скоропуд стал комсоргом батальона.
Трагедия произошла в первые дни наступления на Смоленск. Иван подорвался на мине. Разорвало его в клочья, по родимому пятну удалось опознать оторванную ногу.
Узнав о гибели Ивана, я попросил Кошмана, батальонного комиссара 653-го полка, разрешить похоронить комсорга с высшими почестями. В гроб положили останки и фотографию лейтенанта.
Во время похорон кто-то обронил фразу: «Все мы в этой жизни — только маленькие пылинки!» Она показалась мне обидной, и я резко возразил.
Когда было трудно и кто-то впадал в панику, Ваня шутил: «Небо на землю не падае». Мудрая украинская поговорка…
В двух километрах от наших позиций начинался огромный лес с выступающей вперед возвышенностью, заросшей березовой рощей. Высота была занята немцами — вероятно, это был один из форпостов боевого охранения перед основной линией обороны. Командир полка Разумовский приказал комбату майору Подчезерцеву захватить высоту.
На рассвете после короткой артиллерийской подготовки комбат повел солдат к роще. Обходили мы ее с двух сторон. Бой оказался коротким, противник понял, что высоту не удержать, и отошел. Как видно, задача охранения состояла в наблюдении за нашим передним краем. Взобравшись наверх, мы еще слышали шум удаляющихся автомобильных моторов.
Встретили нас пустые блиндажи, на столах все свидетельствовало о прерванном завтраке. Подчезерцев доложил Разумовскому обстановку и расставил посты, организовав круговую оборону. Бойцы, после бодрого заявления старшины о пригодности оставленной немцами еды, с охотой принялись за кофе и бутерброды с колбасой. Я же решил проверить посты и поговорить с караульными: не исключено, что противник попытается вернуть так легко отданные позиции. Оказалось, беспокоило это не только меня. Входя в блиндаж, я услышал обрывок разговора:
— Не нравится мне, Иван, внезапное бегство немцев, — говорил замполит, — впервые сталкиваюсь с таким фактом.
— Согласен с тобой, Ося. Не ловушка ли это?
Разговаривали Подчезерцев и его замполит Осип Юдин, наедине они обращались друг к другу по имени.
— Что будем делать, если вернутся? — спросил Ося.
— Драться, — ответил комбат. — К вечеру комполка обещал подбросить две «сорокапятки», пополнение, и минометный взвод подойдет.
Загудел зуммер, передали приказ Груздева: «Комсоргу вернуться на компункт».
— Опять выкрутасы! И что ему надо? — удивился я. — Забудем, ребята, не хочется возвращаться, да и обстановка сложная.
— Приказ есть приказ, — возразил комбат. — Топай, комсорг, справимся без тебя.
Как обычно, мы обнялись, и я покинул рощу. Живыми я больше их не увидел.
