Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович (бесплатные версии книг .txt, .fb2) 📗
– Нет, дорогой Гаврила Романович, тебя я не отпущу. Тебе я рад. Будем вместе обедать. Кого ж это еще бог дает? - спросил он у Столыпина, который снова шел с докладом.
– Камер-фурьер императрицы.
– Пусть входит.
В комнату вошел щегольски одетый камер-фурьер. Он держал в руках какой-то большой сверток.
– Здравия желаю, ваше сиятельство!
– Здорово, голубчик!
– Ее императорское величество изволят спрашивать, как здоровье, как отдыхали, ваше сиятельство?
– Отдохнул, помилуй бог. Спали-ночевали, весело вставали. А здоровье что!
Он громко вдохнул в себя воздух, выдохнул, точно проверял, не болит ли где-нибудь:
– Здоров!
– Их величество очень беспокоятся. Вчерась, говорят, таким манером ехали… Вот изволили прислать вашему сиятельству в подарок шубу…
Камер-фурьер развернул сверток. В нем была прекрасная дорогая соболья шуба, крытая зеленым бархатом, с золотыми петлицами и золотыми на снурках кистями.
– Их величество приказали: без шубы не выезжать, беречься простуды.
– Спасибо! Вот так подарок. Спасибо! - хвалил Суворов, рассматривая шубу. - Да в ней все, и Измаил и Прага спрячутся. Помилуй бог, в ней я буду как Безбородко. Эй, Прошка!
Вошел сумрачный с похмелья главный камердинер Прошка.
– Вот видишь, матушка царица, милостивица, подарила шубу.
Прошка смотрел молча.
– Чего же ты молчишь?
– А что ж я буду сказывать? Чай, не мне, а вам подарена…
Державин улыбнулся. Суворов только кивнул Гавриле Романовичу: вот, мол, каков гусь!
– Возьми ее и храни!
Прошка подошел и взял из рук камер-фурьера дорогую шубу.
– А ты, братец, передай матушке-царице: Суворов премного благодарен! Суворов в ножки ей кланяется, что она помнит старика! Да на, возьми вот.
Суворов протянул камер-фурьеру золотой и провожал его через все комнаты до выхода. Провожал так, как не провожал фаворита Зубова.
VI
Александр Васильевич собрался во дворец - императрица пригласила его на обед. Он надел светлозеленый фельдмаршальский мундир, шитый золотом, все ордена, бриллиантовые знаки ордена Андрея Первозванного, бриллиантовый эполет, взял шляпу с большим алмазным бантом.
– Прошка, шинель!
– Да ведь у вас шуба есть, что, ай забыли? Разве не наденете?
Суворов секунду раздумывал.
"Как же быть-то? В чем ехать? Неужели он, Суворов, поедет в шубе? Словно придворный генерал. Может, еще, Александр Васильевич, муфту для рук прикажете?" - измывался он сам над собою.
Прохор точно понял сомнения барина:
– Ежели не наденете, царица узнает - обидится. Подумает: брезгует моим подарком!
"А и в самом деле неудобно", - мелькнуло в голове.
– Давай шинель и шубу!
Прошка не знал: ослышался он аль нет? Шубу и шинель - это уж слишком!
– Ну, чего стоишь? Шинель, говорю, и шубу! Суворов надел свою старую шинель, а царицыну соболью шубу велел нести за собою в карету. Он положил шубу на колени и так поехал во дворец.
– Вот и волки сыты и овцы целы!
Был только одиннадцатый час, но на площади перед Зимним дворцом громоздились кареты и экипажи. Толпился народ.
Суетились полицейские. Кареты не задерживались у подъезда. Высадив седоков, они быстро отъезжали прочь.
Приехав ко дворцу, Суворов снял шинель, надел шубу и в таком виде вышел из кареты. Он с удовольствием сбросил в громадной полутемной прихожей на руки предупредительного лакея эту непривычную ношу.
Мельком взглянул на себя в зеркало, мимо которого проходил, - кажется, все в порядке. И так, со шляпой в руке, быстро пошел по галерее. Длинная галерея казалась от белых мраморных колонн и белых статуй еще длиннее. В конце ее виднелась широкая лестница. На каждой ступеньке лестницы в золоченой ливрее, в белых шелковых чулках, и напудренной, завитой прической стоял лакей.
Суворов, быстро шагая через две-три ступеньки, поднялся наверх мимо величественных колонн и этих изогнувшихся в поклоне лакеев. Чуть взглянул наверх, туда, где, поддерживаемый колоннами, простирался необъятной ширины плафон. На плафоне был изображен Олимп.
Суворов, не останавливаясь, одним духом пробежал аванзалу и роскошный двухсветный Белый зал, а затем повернул налево, к общей зале.
Общая зала была последней, куда мог войти каждый, кто имел право являться ко двору. Дальше разрешалось входить лишь немногим. Кроме ближайших к императрице лиц, сюда допускались те, кто числился в списке.
Перед дверью в кирасах и треугольных шляпах, с ружьями у ноги, стояли два рослых кавалергарда: у них был список приглашенных.
Кавалергарды лихо отдали фельдмаршалу честь, пажи раскрыли двери.
Суворов вошел.
К 10 часам утра, окончив работу в кабинете и выслушав доклады статс-секретарей, Екатерина начинала готовиться к обеду. Старый парикмахер Козлов причесывал ее, а затем императрица выходила из внутренней уборной во вторую. Здесь камер-юнгферы прикалывали ей флеровую наколку, здесь императрица вытирала лицо льдом - других притираний она не признавала. Да она и не нуждалась в румянах и белилах: несмотря на преклонный возраст, лицо у нее было свежее и румяное.
И к окончанию туалета императрицы допускались все приглашенные к обеду.
Суворов не опоздал - императрицы еще не было, но в уборной уже ожидали ее.
В креслах сидела пожелтевшая и подурневшая Наташенька - она со дня на день ожидала родов. Возле нее в французском нарядном кафтане и башмаках стоял со скучающим видом муж, Николай Зубов, и представительный в своем белом мундире с Георгием на шее и Владимиром через плечо генерал Исленьев.
Тут же сидели две любимицы императрицы - пожилая камер-фрейлина Протасова и еще очень недурная лицом племянница Потемкина статс-дама Александра Браницкая. Возле них, рассказывая что-то веселое, стоял известный остряк обер-шталмейстер Нарышкин и толстый обер-гофмаршал Барятинский.
Поодаль сидели граф Строганов с тучным, ленивым генерал-аншефом Пассеком, заядлым карточным игроком, у которого на языке были только бостон, фараон, семпеля да соника [38].
Суворов поцеловал и перекрестил дочь, поздоровался с зятем и Исленьевым и подошел приветствовать дам - с дамами Александр Васильевич был всегда отменно вежлив.
– Вы ничуть не меняетесь, граф! Вы все цветете! - с милой улыбочкой встретила Суворова Браницкая, которая видела фельдмаршала в первый раз по его приезде из Польши.
– Одни цветы, графиня, производит весна, другие - осень, - ответил Суворов на комплимент комплиментом, подчеркивая слово "весна", хотя хорошенькой Браницкой было уже сорок.- Хорошо, что я отцветаю на солнце: в тени растения ядовиты!
– В ваших словах, Александр Васильевич, тоже иногда медку маловато, колко заметил Нарышкин.
– Бывает, бывает, - ответил Суворов и быстро перебежал к Пассеку и Строганову.
Поздоровавшись с ними, Суворов вернулся к Наташеньке.
Немного погодя дверь из внутренней уборной открылась и вошла императрица. Она была в парадном парчовом платье с Георгиевской звездой на груди. Ее густые волосы были убраны по старинной моде - в простую невысокую прическу с небольшими буклями сзади ушей. Как все люди маленького роста, Екатерина держалась ровно, не сутулясь, голову несла высоко и оттого казалась выше, чем была.
За ней следовали четыре ее всегдашние камер-юнгферы.
Все встали.
– Здравствуйте, господа!-приветствовала императрица собравшихся.- Как твое здоровье, Наташенька? - участливо спросила она. - Как вы, Александр Васильевич?
Императрица говорила по-русски чисто, Но как-то очень старательно, особенно четко произносила каждое слово.
– Благодарствую! Жив-здоров, матушка! - ответил по-солдатски Суворов.
Императрица села к зеркалу. Пожилые камер-юнгферы окружили ее. По-мужски грузная, густо нарумяненная Алексеева подала на серебряном блюде кусок льда. Императрица потерла льдом лицо. Взяла из рук Алексеевой полотенце, вытерлась.
