Морской фронт - Пантелеев Юрий Александрович (бесплатные полные книги txt) 📗
В боевых делах отличились тогда командиры буеров Е. И. Лодкин, А. М. Михайлов, В. К. Кочегин, К. И. Александров и многие, многие другие.
Буерно-лыжный отряд подчинили начальнику ледовой военно-автомобильной дороги. Как только озеро покрылось толстым слоем снега, буеристы стали на лыжи, продолжая нести службу разведки, дозора и охраны дороги.
На лед вышли дорожно-эксплуатационные полки, рабочие батальоны и зенитные батареи для прикрытия дороги от налетов с воздуха. У своих ледовых шатров заняли свои посты регулировщицы — скромные героини Ладожской трассы. В ночь на 22 ноября, в мороз, в пургу, из Ленинграда пошли в Кабону за продовольствием первые 60 грузовых машин. Лед трещал под колесами, его толщина не превышала четырнадцати сантиметров, но Дорога жизни вступила в строй. Эта весть мигом облетела весь город. Теперь меня уже не спрашивали, когда мы прорвем блокаду, а чаще задавали вопросы: «Как дела на дороге, как она работает?»
О Ладожской ледовой дороге, сыгравшей такую важную роль в героической обороне Ленинграда, написано много. Но жаль, что ничего не сказано о первых разведчиках озерной трассы, о ее пионерах — балтийских гидрографах и буеристах. Слабо отражены в литературе и славные подвиги морских летчиков, в частности 4-го гвардейского истребительного авиаполка. Прикрывая дорогу с воздуха от фашистской авиации, наши летчики отправили под лед не один бомбардировщик противника. Надежно охраняли Дорогу жизни морские батареи дивизиона майора Туроверова, расположенные в районе мыса Осиновец.
Население города голодало. Надо было мобилизовать все наши внутренние ресурсы. А они, конечно, еще были. В конце декабря меня вызвал к себе на канал Крунштейна начальник тыла флота генерал М. И. Москаленко. В его небольшом кабинете, в здании, бывшем когда-то царской морской тюрьмой, я встретил командующего авиацией флота генерал-лейтенанта М. И. Самохина, вице-адмирала В. П. Дрозда, генерал-лейтенанта А. Б. Елисеева, контр-адмирала И. И. Грена и капитана 2 ранга А. В. Трипольского, нашего нового командира бригады подводных лодок. Они оживленно спорили. Речь шла о том, что Балтийский флот обязан сдать все излишки продовольствия и топлива в «общий котел» Ленинграда. Генерал Москаленко положил конец спорам:
— Мы обязаны помочь ленинградцам. Поговорите со своими людьми, прикиньте, что вы можете дать городу.
Забегая вперед, скажу, что флот выделил в декабре для нужд ленинградского населения 1545 тонн муки, 100 тонн жиров, 105 тонн сахару, 3242 тонны разных других продуктов и 3000 литров водки. Это было серьезным подспорьем в самый критический момент.
Катастрофически обстояло дело и с топливом. Из-за отсутствия его останавливались электростанции, транспорт, предприятия оборонной промышленности. Ссылаясь на решение Военного совета фронта, Москаленко заявил, что многим кораблям он вообще больше топлива не даст, а у некоторых еще и отберет лишнее. Он что-то подсчитывал с карандашом в руках, иногда вопросительно смотрел на стоявшего в стороне начальника топливного отдела тыла фронта полковника Смородкина, снова проверял цифры и объявлял, кому и что даст, у кого и сколько отберет. Все в душе понимали, что спорить по этому поводу бесцельно, но каждому хотелось убедить, что именно его соединению надо обязательно добавить мазута, а не отбирать последки. Когда страсти стали чуть остывать, я произвел последнюю атаку:
— Митрофан Иванович! Мои корабли стоят на линии фронта в верховьях Невы, ледокол к ним уже не подойдет. Если не будет подано топливо, корабли перестанут стрелять и замерзнут…
Генерал своим басом перебил меня:
— Экономьте топливо во всем, утеплите палубы и входные люки, уплотните людей, выключите все лишние грелки… А стрелять вы будете, не говорите ерунды… — сердито закончил он.
И Митрофан Иванович был прав. Мы разъяснили личному составу флота необходимость создания в условиях блокады «общего котла». И матросы это поняли. Действительно, пришлось уплотнить команды в помещениях, построить хорошие тамбуры на входных дверях и люках. Укрывали досками даже палубы. Много полезного придумали наши инженер-механики с флагмехом Гороховым во главе, чтобы сэкономить топливо. Группы кораблей, в частности, получали тепло от специальных отопителей. В результате, флот выделил промышленности города 6298 тонн мазута, 465 тонн соляра и большое количество бензина, керосина и смазочных масел. И все же флот не остался без топлива. Корабли жили и стреляли…
Пока мы спорили, у кого надо взять больше и у кого меньше, настал наш флотский обеденный час. «Кушать подано», — ровно в полдень доложила девушка-матрос, и генерал всех нас пригласил в столовую. Традиционное гостеприимство на флоте сохранялось в течение всей блокады, в ее самые голодные дни. Где бы я ни был — на канонерской ли лодке, на крейсере или на самой маленькой батарее, — нас всегда радушно приглашали к столу в положенный по распорядку дня час. Отказаться было невозможно, хозяева настойчиво делились с гостем последним куском хлеба, последней тарелкой жидкого мутного супа. И что особенно трогало, во всех кают-компаниях кораблей и в береговых частях строго соблюдали традиционный порядок сервировки стола независимо от качества и количества блокадных «блюд». Так, на крейсере «Киров» в установленное время четыре молодых матроса — вестовые в полной белой форме — расставляли на белоснежной скатерти с крахмальными салфеточками приборы красивого флотского сервиза, тарелочки для хлеба и закусок, подставки для ножа и вилки, граненые графины с водой и большие бокалы к ним, изящные судки и вазы для фруктов, сахарницы и масленки. Большая часть этих предметов, как это понятно, вовсе не нужна была для блокадного обеда, но стояла на своем месте, как это делалось десятилетиями. И как всегда, старший помощник командира корабля торжественно произносил: «Товарищи командиры, прошу к столу!» Без его приглашения никто к столу не садился и обед не начинался. В этой условности отражалась сила традиций, подтянутость и организованность флотского быта даже в суровых условиях войны, даже тогда, когда тревога в любой момент могла заставить людей разбежаться по боевым постам.
Мы поднялись на второй этаж в небольшую комнату с одним окном, выходившим на канал. Генерал шепнул что-то официантке. Мы поняли, что хозяйке столовой было предложено из четырех порций сделать восемь. Ведь никаких дополнительных пайков ни генералам, ни адмиралам в блокаду не полагалось. Паек был один для всех. И все же стол блистал хрусталем и фарфором, но, увы, без содержимого.
За столом продолжался оживленный разговор. Каждый пытался еще что-то выторговать у начальника тыла для своего соединения. Разлили суп, но не успели мы с ним справиться, как радио объявило о начале обстрела района и предложило всем укрыться в убежище. Все слышали громкий голос диктора, сигнал тревоги и за стеной топот ног сотен людей, спускавшихся в укрытие. Но за столом никто и бровью не повел. Мы продолжали обед.
— И все-таки, Митрофан Иванович, ты мне прибавь топлива, — горячился В. П. Дрозд.
Ответа мы не расслышали. Дом вздрогнул. Тяжелый снаряд разорвался невдалеке, где-то на Площади Труда. Затем почти сразу раздался сильнейший взрыв во дворе, а другой снаряд влетел в большой жилой дом на набережной канала, прямо против комнаты, где мы обедали. Звон разбитых оконных стекол, грохот кирпичей рушащегося здания… Над ним поднялось облако пыли, окаймленное пламенем. У нас в комнате посыпалась на стол штукатурка. Осколки стекла летели на нас. Сорвалась с потолка лампа. Мы вскочили, отряхиваясь от пыли и осколков. В этот миг в комнату стремительно вбежал в рабочей форме и с противогазом на боку военком тыла М. С. Родионов. Всегда спокойный и приветливый, на этот раз он, казалось, весь пылал огнем пожара и еще в дверях возбужденно, но четко произнес:
— Товарищи адмиралы и генералы! Какое безобразие! Ведь тревога же была объявлена!..
Комиссар, конечно, был прав. На радость врагу запросто могли погибнуть восемь высших командиров флота, если бы снаряд во дворе упал на несколько десятков метров левее.
