Спортсмены - Гладков Теодор Кириллович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
Но в одном совпадают и память и фото: время, то время! Это все лица 40-х годов, удивительно открытые и доверчивые. Такие лица у Талалихина или у Гастелло, у тех, кто шел тогда на подвиг. В глазах - ясность, а отсюда - решимость и мужество.
Теперь это уже история и, как всякое ушедшее, восстанавливается с трудом. Показывают, например, в кино войну, двигают танками, устраивают сражения, произносят документами удостоверенные фразы, подбирают актеров, но того взгляда на вещи воспроизвести невозможно. И лишь когда в художественной ленте промелькнет вдруг хроникальный кадр, тогда сразу делается видно: вот оно, время!
Это просто по Гегелю, начала исторической диалектики: каждый - «сын своего времени», время кладет печать, из-под которой ни один современник не выскользнет. «Здесь твой Родос, и только здесь!» - учил поэтому философ, вспоминая случай из древности, когда один хвастун, вернувшись в родной город, рассказывал, будто он перепрыгнул через остров Родос. «А ты и здесь так прыгни, - отвечали ему, - вот тебе Родос...»
Конники наши осуществляли тогда этот диалектиче ский принцип буквально. На лошадях, какими теперь, пожалуй, и начинающий не прельстится, брали они барьеры высшего класса. На Диаграмме Лилов взял сто девяносто пять сантиметров, хотя высота самой Диаграммы ДО холки не превышала и пятнадцати «ладоней» (мера лошадиного роста - «ладонь», десять сантиметров).
Конечно, рекорды со временем могут быть и побиты. Хотя надо сказать, в лошадином спортивном мире рекорды почему-то гораздо более долговечны, чем в людском. Достижения великого Крепыша оставались непревзойденными по двадцать-тридцать лет, а один рекорд этой «лошади столетия» держался ровно полвека. Время американского резвача Грейхаунда, показанное в 30-е годы, было улучшено всего лишь на секунду только в конце 60-х годов. И это несмотря на усовершенствование беговых дорожек и безусловный прогресс в резвости.
Но дело не в рекордах, а в том, как прыгали. Это вечный спор среди конников: о сравнении знаменитостей былых и нынешних времен. «Вот поднять бы из могилы Крепыша, - рассуждают они, - да посадить бы на него и т. д. и т. п.». А кончается так: «Где бы вы, нынешние, в таком случае были?»
«Нынешние» тогда еще только переступали порог конюшни и с трепетом смотрели вокруг: лошади жуют овес. По крайней мере, кажется, будто жуют что-то, а уж, наверное, овес, ибо все выглядит образцовым, хрестоматийным, ожившей страницей головокружительных книг юности. И звон удил, и стук копыт, и всякие приспособления, и целые процедуры, вокруг совершающиеся, и названия, которых непосвященный не знает, самой непонятностью своей составляют заправский смак конюшенной атмосферы.
С первых же шагов ясно, что это мир невероятный, подчиняющийся своим законам, изъясняющийся на каком-то своем языке и занятый своего рода священнодействием. Словом, особый, особый, особый мир.
Смесь песка с опилками, называемая у циркачей тыр- сой, здесь также покрывает манеж, только в отличие от арены он прямоугольный. Й в отличие от арены нет здесь слепящего блеска, можно даже сказать - мишуры, что, впрочем, в цирке уместно, на то он и цирк! А здесь стоят барьеры, полосатые бревна. Доски громоздятся, образуя разные фигуры - пирамиды или заборы.
Гремит духовой оркестр: «С неба полуденного жара - не подступи...» А за барьером ложи собрались все те, о ком эта музыка. И среди конского фырканья и стука копыт легендарные лица как бы вернулись в жизнь, о которой каждый знает из учебника истории, но ведь потому что из учебника, не очень-то веришь в существование этой жизни.
Больше всех музыку переживает старенький усатый дирижер. Он будто сошел с известного полотна «Трубачи Первой конной». Дирижер отбивает такт рукой, оглядывается на ложу, наклоняется вперед всем телом, всей душой устремляется к своим оркестрантам, желая внушить им настоящее чувство. «Пусть гром гремит! Пусть враг...»
Мы - Красная кавалерия и про нас...
И вот раздается:
- На старт вызывается мастер спорта Борис Лилов!
Впечатление «между прочим». Так, случайно заехал в этот зал человек верхом на лошади. Видит - доски какие-то. Дай попробую перепрыгну! Раз! Получилось. Еще раз! Опять получилось. Человек вошел во вкус, пришпорил лошадь, и она помчалась по манежу, оставляя позади себя барьер за барьером. Лишь однажды ей не понравилось что-то, и хотела она обойти барьер стороной. Р-раз! Взметнулся в руке хлыст. Лошадь сразу поняла, чего от нее хотят, и двинулась на барьер. Но барьер был слишком близко, и, казалось, она сейчас стукнется об него грудью. Но человек не растерялся. Он как бы взял коня за гриву и властным движением перекинул его через полосатый брус.
- Чисто, - сказал бас в ложе.
Аплодисменты вспыхивали после каждого прыжка, но тут же шум утихал. Мало этого, всадник произносил: «Ш-ш! Ш-ш!» Он, кажется, хотел, чтобы было еще тише, чтобы замерло даже дыхание. Но это он, конечно, утихомиривал не публику, которая и без того едва дышала, а вспененную свою лошадь.
Зато уж никто ничего не слушал, когда маршрут был закончен. Все зашумели, захлопали в ладоши. А всадник ласково потрепал по шее коня. Диктор объявил:
- Мастер спорта Борис Лилов на коне Бриг закончил дистанцию без штрафных очков.
Белокурый всадник столь же легко, так же «между прочим», как возник на манеже и перелетал через барьеры, исчез, уступив место следующему. Новый всадник прыгал не хуже, то есть у него лошадь «чистр» преодолевала препятствия, не задевая их. Так же тихо было в манеже. Раздавалось: «Ш-ш! Ш-ш!» Потом хлопали.
Но впечатление было все же другое.
У Лилова - стиль, почерк. Глядя на него, можно было понять, почему это так называется - «искусство верховой езды». Печать таланта была на его прыжке.
Кто-то на фотографии - Лилов в прыжке - вывел строки:
Птица в полете,
Рыба в воде -
Таков был Лилов
На манеже везде.
И помнит Германия,
Франция тож:
На птицу в полете
Был Борька похож.
Это не стихи, но впечатление, но чувство - то самое. Ведь у Лилова был даже некоторый порок в посадке. Он слегка горбился. Однако именно он получил у парижан особый приз за обаяние в езде. Присуждая этот приз Лилову, французы вспомнили, должно быть, что говорил их великий Мольер: «У этого совершенства есть и недостатки, однако они только подчеркивают силу совершенства» .
III
В седле Лилов умел делать, разумеется, все. Нет такого вида конных соревнований, в которых он не принял бы участия. Но это не потому, что он за все брался и всюду хотел успеть, а тогда так учили. Еще до войны, мальчишкой, получил он звание «Ворошиловский всадник», что означало владение конем и оружием. Он знал вольтижировку (гимнастику в седле) и рубку, ныне почти совсем забытые. Он совершал многокилометровые пробеги на коне и выступал в барьерных скачках. Способен он был сам выездить лошадь, то есть сделать из нее послушный и все понимающий «мотор», что умеют далеко не все даже среди мастеров.
Обычно по склонностям и возможностям конники так и делятся на тех, кто может «выездить», и тех, кто умеет «проехать», на тренеров и ездоков. Тренер - это умение и терпение, а ездок - способность взять в нужную минуту от лошади все, на что она способна. Но Борис Лилов готовил лошадей сам и сам же на них блистательно выступал. Более того, после него на тех же лошадях становились чемпионами другие.
У него был вороной жеребец Дарлинг, переименованный со временем (или лучше сказать - переведенный с английского) в Дорогого, - лошадь немыслимой злобы и дьявольского ума. Несколько раз Дарлинг первенствовал в так называемой «подготовке спортивной лошади» и многоборье, демонстрируя образцовое послушание. Но рядовому всаднику на нем приходилось трудно - в психологическом отношении. Нравственно тяжело было сидеть на лошади, с которой по ее понятливости и умению иной мог бы поменяться и местами. При малейшей ошибке новичка Дарлинг тотчас останавливался и оглядывался. Он как бы спрашивал: «Кто это еще там мне мешает делать свое дело?»
