Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Ты добрый и честный, но еще зеленый — и душой, и умом. За сказанное не сердись, это правда. Погоны и медали тебя украшают, но дури в твоей голове еще много. Ты не умеешь ценить и любить женщину, почитай Пушкина — на какой высочайший пьедестал он поставил женщину. А ты… Через месяц ты забудешь и Лену, и меня. (Кажется, я забыл их раньше, чем через месяц.) Не расстраивайся, ты еще очень молод. Если будет худо, пиши!
Я выслушал монолог Нели отнюдь не спокойно. Стало не по себе — неужели таков мой портрет?.. Пройдет еще много лет, прежде чем я пойму истинный смысл сказанного Нелей — доброту ее слов.
На седьмой день моего отпуска папины друзья пригласили нас в ресторан Дома архитекторов. За столом собрались близкие люди, все испытывали радость дружеской встречи. Нас ждало необычное событие: рядом занимал столик знаменитый артист Александр Вертинский со своей красивой женой, они недавно вернулись из эмиграции, на ковре возле их столика играли две маленькие девочки, его дочки, в будущем ставшие актрисами.
Кто-то из сидящих за нашим столиком сказал:
— Москва полна слухов о Вертинском. Выманивают эмигрантов поодиночке, чего только не обещают, ставят в пример графа Алексея Толстого. Но пока из крупных птиц решился только Вертинский. Ходят слухи, и Куприн собирается в дорогу. А Бунин — непреклонен. Возвращение эмигрантов в Россию — это большая политика, дело тонкое…
После встречи отец предложил мне немного прогуляться, и у нас состоялся разговор.
— Ты вырос, возмужал, — сказал папа. — Молодец, что маме часто пишешь, твои письма для нее — как воздух. Благодарим тебя и за денежный аттестат. (После войны, когда в сорок шестом я вернулся домой, меня просто ошеломило известие, что с сорок второго — года получения аттестата — родители не сняли с него ни копейки.)
— А я, папа, горжусь твоим кыштымским подвигом.
— Не преувеличивай. Мое мнение: ты молодчина. Считай, что в армию пошел добровольцем. Я тогда одобрил твое решение, хотя и понимал, что скоро попадешь на фронт. В Кыштыме ты выдержал первый экзамен. Второй — на фронте: стал офицером. Тяжело тебе там?
— Бывает. Но я уже втянулся. Дважды был ранен.
— Ты не писал.
— Маму берег.
— А самое тяжелое?
— Наверное, первый бой. Из роты в строю нас осталось восемь. Понятно, комсорг полка, подальше от переднего края, но на самом деле — не всегда так. До меня погибли два полковых комсорга и четыре батальонных. Но, папа, фронт — это не только бои…
Что я мог рассказать отцу?! Разве можно объяснить, что хуже всего — это состояние непрерывного напряжения и бесконечный тяжкий физический труд. И еще страх смерти, гибель товарищей, изувеченные люди — когда боль и страдания за гранью возможного и, не в силах перенести муку, человек молит об одном: «Лучше бы я погиб!» А холод, и голод, и нестерпимая жара, и сон в снегу, в грязи и воде. Сложные взаимоотношения с подчиненными и начальством. Но фронт — это еще и бесценная солдатская дружба, и вера в оружие в твоих руках. И конечно, еще два обстоятельства — они вне общего перечня. Это высокое чувство воинского долга перед Отечеством. А с другой стороны — предательство.
Сейчас я думаю: как человек мог вынести все это? Наверное, помогала молодость. В юности человек сильнее и гибче, ему легче приспособиться к обстоятельствам. Да, только молодость позволяла выдержать и справиться с этим адом.
— Хочу поговорить с тобой по одному житейскому вопросу. — Папа закурил очередную папиросу. — Меня просила об этом твоя мама. Ты сейчас в таком возрасте, когда всякая девушка кажется необыкновенной. Прошу, пойми нас правильно: не спеши с выбором и женитьбой. Тебе надо учиться, приобрести специальность, найти себя в жизни. Пока я здоров, постараюсь помочь. Сколько разбитых судеб — юноши спешат, а потом раскаиваются. Не обижайся, дети чаще взрослых попадают в сложные ситуации, ищут выход — и легко поддаются внушению.
— Я уже не ребенок, папа.
— Только не для нас с мамой. Ну хорошо, давай не будем больше об этом. Как тебе Москва?
— Честно говоря, не очень. Меня всюду представляют как человека с фронта, но никто ни разу серьезно не поинтересовался фронтовыми делами: как мы воюем, о чем думаем, как живем. Мне кажется, Москва бесконечно далека от фронта, это совершенно другой мир, военная бюрократия…
— Ты не прав, — перебил отец. — Если бы все было так, как ты утверждаешь, фронт не продержался бы и дня. По твоей логике — и я бюрократ.
— Я понимаю, и в тылу живут трудно. Но меня раздражают эти бесконечные разговоры о дровах, карточках, лимитах и поисках куска мыла, лампочки. Идет война!
— Опять ты не прав. Да, война. Но именно тыл освобождает фронт от многих забот. А человек не может существовать вне быта. Людям очень тяжело. Без света, без тепла. Ты обратил внимание, что в Москве исчезли все заборы?..
Мы подходили к дому, и отец сказал:
— Что ж, я рад, что встретил не того юношу, которого провожал в декабре сорок первого, скорее — почти зрелого человека. Как нам с мамой хочется дождаться и увидеть тебя вернувшимся с войны. Конечно, победителем.
— Ты забыл добавить: и холостым!
Папа рассмеялся.
Заканчивался восьмой день отпуска, завтра утром вокзал и… Родители устроили прощальный ужин. Пришли Львовы с Нелей, Ханнан Затучный, старый друг отца; из Тулы приехал давний друг семьи Лева Коростышевский — объявился, как всегда, внезапно. Мама пригласила Розу. Накануне я съездил на интендантский склад, получил сухой паек за девять суток, в том числе американские продукты, вышла приличная добавка к столу.
Вечер, благодаря Львову, вышел необычным и очень сердечным, хотя и печальным. Я узнал, что погиб Сеня, сын Коростышевского, мой друг детства, погиб в первые дни войны, на западной границе. Не радовало и близкое расставание с родителями.
Затучный, перехватив инициативу у Львова, пустился в рассуждения о Втором фронте:
— Всем хочется, чтобы союзники поскорее высадили войска на европейском континенте. Но союзники не готовы к этой операции. Известно, чем закончился бросок в сорок втором под Дьепом — огромными потерями. Что же, союзники сидят без дела и ждут, пока мы с немцами переколошматим друг друга, как большинство представляет себе?
Вот мой ответ. Постепенно наращивая силы в Британии, американцы и англичане вторглись в Северную Африку и под Эль-Аламейном разгромили трехсоттысячную армию итальянцев и немцев. Фактически победа эта означает срыв немецкого блицкрига на Суэцком канале. Было взято в плен двести семьдесят тысяч человек, фельдмаршал Роммель едва успел скрыться на самолете. Значение этой победы в нашей печати умалчивается.
Планы союзников? Отвечаю. Перемещение из Африки — скорее всего на Сицилию. Оттуда, видимо, — в Италию и затем — во Францию. Думаю, таков примерный стратегический план союзников. Знают о нем немцы? Знают, но не могут справиться с воздушной и морской мощью союзников. Армады американской и английской авиации ежедневно бомбят Германию, превращая в руины немецкие города, разрушая их коммуникации. Скажите, разве это не война с нашим общим врагом — фашизмом?
Закончив фактически целую лекцию, заставившую гостей оторваться от еды и внимательно слушать, Затучный обратился ко мне:
— Что думает о моей концепции человек с фронта?
— Я не в порядке упрека, но, пока они разрабатывают свои стратегические планы, каждый год, день, час продолжения войны — это новые и новые жертвы. В первую очередь — наши! Разве это справедливо?! Открытие Второго фронта волнует всех — в тылу и на фронте, но дело затягивается, что заставляет сомневаться в верности и искренности союзников.
