Берлиоз - Теодор-Валенси (бесплатная регистрация книга txt) 📗

Но как объяснить упорную враждебность «города-светоча», слывшего зубоскалом, но, в сущности, великодушного? И верно, газеты не могли не похвалить произведение. Даже обычно резкий и недоброжелательный к Гектору Феликс Клеман выступил с явно хвалебным отзывом.

«Враги, с своей стороны, были вынуждены частично отказаться от своих предубеждений. Воспроизведение на сцене эпизодов из „Энеиды“, послуживших канвой для оперы, было сложным и смелым предприятием; нужно было много вкуса, чтобы не исказить характеров персонажей, запечатленных в памяти зрителей со школьной скамьи. Господин Берлиоз с блеском преодолел эти препятствия, и уже одно это — его немалая заслуга. Мы не знаем других музыкантов, способных совершить подобное» [187].

Писали и так:

«С ума все посходили, что ли? Куда смотрит полиция?

Сей жалкий старик Гектор Берлиоз добился своего.

Лирический театр представил публике постановку оперы «Троянцы в Карфагене».

«Троянцы»! Слова и шумовое оформление г. Берлиоза, члена Института.

Член Института — пусть будет так! Но какой член?

Господин Берлиоз сам назвал пролог к своему зловещему фарсу:

«Инструментальный плач».

Мне мила эта благородная откровенность, но она никак не искупает его вины.

Напомним, что в прошлом году в Бадене г. Берлиоз сам дирижировал оркестром на премьере «Леонче (sic) [188] и Бенедикт» — двухактной оперы, лучшее назначение которой — забивать скот на бойнях.

Когда уснувшая публика случайно пробуждалась вдруг от громкого голоса, когда какой-нибудь бессовестный человек, желая засвидетельствовать свое рвение перед администрацией, лениво хлопал в ладоши, г. Берлиоз важно поворачивался и кланялся.

Если «что-то и может извинить этого человека, так это то удовольствие, какое он, видимо, испытывает от исполнения своей адской музыки.

…Любой ученик четвертого класса этампского лицея, оставленный в наказание на час после уроков, сочинил бы драму получше, чем г. Берлиоз».

Это плоско, ограниченно, глупо и грубо.

Если человек осмеливается поставить свое имя под подобной стряпней, прочитал ли он, спрашивается, когда-нибудь хотя бы страницу из Расина или десяток стихов Корнеля.

«…Господин Гектор Берлиоз, в течение пятнадцати лет крушивший музыкантов, сумел, наконец, сокрушить саму музыку.

Целых пятнадцать лет [189] он выдерживал своих «Троянцев» с собственными словами и музыкой, декорациями и рекламными афишами. Наконец мы услыхали сей шедевр.

Париж отныне может быть спокоен, он свободно дышит после ужасов в течение пятнадцати лет, когда обыватели время от времени говорили своим прислугам:

— Закройте как следует все окна: на сегодняшний вечер объявлены «Троянцы» господина Берлиоза.

Следует пожалеть несчастного г. Карвальо, которому эта маленькая шутка обойдется в сотню тысяч франков.

Он произвел затраты; каски у статистов великолепны, их щиты блестят куда сильнее, чем блещет вежливостью привратник в прихожей перед директорским кабинетом.

Почему г. Берлиоз не дирижировал сам своим оркестром?

Получился бы великолепный спектакль.

Этот музыкант столь же тощ, как его дирижерская палочка, и никогда толком не известно, кто же из них двоих дирижирует.

Шум на площади Шателе продолжается, беспокоя обитателей обоих берегов Сены.

Узники Дома заключения префектуры потревожены в их сладких снах и просят как милости о переводе в Маза! [190] Нам говорят:

— Хватит! Оставьте теперь Берлиоза в покое! Пусть будет так! Но сначала пускай он оставит в покое нас.

Начало положено! В дело вовлечен весь Париж! Вечером в четверг в фойе один господин сказал своему другу:

— Берлиоз напоминает мне Антони [191].

— Чем же?

— А тем. Музыка не давалась ему… и он ее убил!»

«Кроме того, — сообщал Продом, — „Троянцам“ была посвящена брошюра Туанана. На обложке изображены черная рамка и три слезы. Она носила название: „Опера о троянцах на кладбище Пер-Лашез. Письмо покойного Нанто, экс-литаврщика, солиста, бывшего члена общества любителей древнеримских труб и других ученых обществ“ (Париж, „Тоун“, 1863)». Это своего рода диалог мертвецов, где Туанан выводит в «Роще музыкантов» на Пер-Лашез души умерших композиторов; после убедительной речи Керубини покойные композиторы единогласно (при одном, Лесюэре, против) решили отказать автору «Троянцев» в погребении и сжечь партитуру этой оперы».

Так, Туанан, приписав им ненависть к Берлиозу, решился на столь зловещий, отвратительный фарс: Гектор и после смерти не сможет обрести покой в земле. Человеческая ненависть иссякает перед лицом смерти, но не для Гектора.

Вы, господин Туанан, действительно отвратительная личность!

Подведем итог. Никогда еще поток ненависти не бушевал с такой силой. Прием, оказанный Гектору публикой в Германии, Англии, России, и эхо пушечных салютов, произведенных за границей во славу гениального композитора, не в силах были обуздать ярость врагов [192].

1864

I

Какое счастье: на премьеру «Троянцев» приехал Луи, и у старого сироты Гектора, постоянно тоскующего по нежности, внезапно стало светлей на душе, его сердце радостно трепетало! Ему показалось, что он, тонущий, держит якорь спасения. Для Гектора то был миг отрешения от жестокого одиночества и тяжких мучений. Во время короткого пребывания молодого моряка в Париже отец и сын были неразлучны. Они проводили часы в беседах, вместе гуляли, вместе занимались делами. Когда боли удерживали Гектора в постели, он поручал свои дела сыну. Тогда Луи отправлялся в театр; он проверял выручку, выяснял мнения дружественных критиков, — увы, столь малочисленных, — а затем давал доброму отцу подробный отчет, который умел ловко, с истинно сыновней любовью подправить. Какая радость для старого любящего отца возродиться в собственном сыне — точной копии его самого!

Увы, Луи вновь должен был уехать — его звало море. Будь Гектор здоров, он непременно последовал бы за любимым сыном, к стихии разгневанных волн под зловещей луной, в грандиозном концерте сотрясающих вселенную. Но как в таком возрасте бросить вызов грозному океану?

— Скоро я вновь приеду к тебе, отец, — нежно сказал Луи.

— Ты обещаешь, сынок?

— Да, отец.

А как пожелает судьба? Лишь ей дано решать.

На что употребит себя теперь Гектор? Он оставил отдел музыкального фельетона в «Деба» [193].

Чем занять ему свои мысли и время? Кому и чему посвятить их? Трагедия угасающей жизни влекла его на кладбище, расположенное неподалеку от дома, там он проводил долгие часы.

Однажды он пришел туда на церемонию, вызвавшую у него скорбь и ужас. Какое страшное зрелище! Какой великий укор тщеславию, какой урок, преподанный самим богом гордыне людей, допущенных им на землю на отведенный для жизни срок! Офелия лишь на короткие десять лет обрела покой в земле. Гектор, не имея денег, не смог тогда сделать большего. Короткий срок аренды участка подходил к концу.

И 3 февраля на небольшом кладбище Сен-Венсан среди заснеженных кипарисов, под небом, роняющим тяжелые ледяные слезы, пришлось эксгумировать несчастную Офелию, прервав ее тяжко заработанный отдых. Под страхом «выселения», словно живую; борьба подчас не кончается на этом свете.

Вскрывают землю, нарушая ее безмолвие. Постукивания заступа отдаются в истерзанном сердце несчастного Гектора. Это ли не ужас?

Вот уже яма широко зияет.

Рабочие, привычные к смерти и не питающие почтения к ее суровому величию, ловко спрыгивают на крышку гроба. Гектор едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть: