Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы - Лугин И. А. (книга жизни TXT) 📗
В бараке друзья поделились добычей со всеми остальными. Разузнав, каким образом были добыты продукты, мы единодушно осудили проект. Риск был слишком велик. Из-за лишнего куска хлеба никому не улыбалось идти в концлагерь. Наше решение, впрочем, не произвело никакого впечатления на Василия. Экспроприация время от времени продолжалась…
Однажды всю нашу команду отправили на работу в предместье Кельна. Город пострадал от налетов авиации и возникла острая нужда в жилплощади. Несколько недель мы строили бараки. Жили в соседнем лагере военнопленных. Условия жизни в этом лагере были хуже наших, но вполне терпимые. В этом лагере мы впервые встретили пропагандиста РОА, довольно часто посещавшего лагерь. Он вел беседы об Освободительном Движении и генерале Власове, снабжал также литературой. В оценке будущего у него проскальзывали пессимистические нотки. Все сознавали, что время упущено. В лагере уже существовала просоветски настроенная группка, старавшаяся верховодить и запугивать остальных. Пропагандист, также бывший военнопленный, пытался устранить недостатки лагерной жизни, но прав у него было немного. Все зависело от доброй воли коменданта. Однако повсеместное улучшение бытовых условий военнопленных в 1943-44 и, следовательно, спасение многих жизней если не целиком, то частично — результат стараний ген. Власова и его окружения.
Возвращаясь однажды с работы — это было в воскресенье — мы повстречали небольшую группу девушек-остовок, шедших на пикник к Рейну. Одна из девушек, завидев нас, пришла в большое волнение и отдала нам все свои скудные запасы еды, затем побежала, отняла бутерброды у подружек и, догнав, тоже вручила нам. Охваченная жалостью, она не замечала, что мы вовсе не выглядим голодными. Но как трогает такая доброта пленное сердце!
До высадки десанта в Нормандии летом 1944 союзная авиация нас не трогала. Бомбили, и неудачно, только небольшой мост через реку Ар. Но положение изменилось с приближением фронта к границам Германии. Теперь налетам подвергались не только военные объекты, но и деревушки.
При появлении самолетов мы прятались в бункере под горой, в двух шагах от нашего барака. Но это было только по воскресным дням. В будние дни на работе в лесу мы были в абсолютной безопасности.
С воздушными налетами связаны два примечательных случая. Один раз легкий бомбардировщик наметил себе цель в нашей деревушке. Но летел он не вдоль долины между двумя рядами гор, а поперек. Снизившись и сбросив бомбы, самолет уже не успел набрать высоту, врезался в гору выше нашего барака и превратился в металлическую лепешку, облитую маслом. От летчика нашли только несколько пальцев.
Второй случай. Из сбитого самолета выпрыгнул летчик. Его привезли к нам и заперли в комендатуре в пустой комнате. У летчика была прострелена нога и он очень страдал. Оставался он запертым два или три дня без всякой медицинской помощи и питания. Из соседних деревень приходила делегация женщин с требованием повесить американца. Комендант отказал. В воскресенье мы убирали в комендатуре и подсунули под дверь кусок хлеба. Но летчик отрицательно покачал головой и знаками попросил курить. Наблюдали мы за ним через замочную скважину. Тогда в бумажке мы ему подсунули несколько свернутых закруток и спички. Летчик подполз к двери, взял табак и помахал нам рукой. Вечером его куда-то отправили на специально присланной автомашине.
В этом лагере у нас, кроме случайных, оказались два постоянных врага. Унтер-офицер, приписанный к военному городку, и шофер лесничества, иногда привозивший нам обед. Оба горячо ненавидели нас и старались причинить как можно больше неприятностей. Шофер, еще молодой круглолицый парень, ходил всегда одетый по нацистской полувоенной моде и по-видимому был каким-то чином в партии. На вопрос, почему он не в армии, старик молча показывал на голову. Унтер позже сыграл решающую роль в нашем с Григорием побеге.
Мысли о побеге вернулись ко мне при наступлении тепла весной 1944. Когда меня теперь спрашивают, почему я так стремился бежать из лагеря, где жизнь, по военнопленным меркам, была терпимой, — я затрудняюсь дать убедительный ответ. Тогда были другие условия, другие мерки, другие настроения. Все мои симпатии в то время были на стороне Америки, защитницы всех угнетенных и оскорбленных. Не наша ли обязанность — чем-то помочь в борьбе за правое дело? Я был уверен, что сильнейшая страна в мире продиктует справедливые условия мира послевоенной Европе и поможет нам в предстоящей борьбе за свободу России. Это мнение было распространено среди многомиллионной и многонациональной массы рабов Третьего Рейха. Как оказалось, мы еще раз ошиблись…
Практическая часть подготовки состояла в сушении сухарей и поисках товарища. Последняя задача оказалась нелегкой. Пройдя хорошую школу пленной жизни, никто из этого лагеря бежать не собирался. В конце концов, я пошел на провокацию и начал раздувать широко циркулировавшие среди пленных опасения, что при приближении американцев нас всех расстреляют. Наибольший успех я имел у Ивана К., но при наступлении намеченных сроков побега он решительно отказался, заявив, что только ненормальный может думать о побеге.
Пришло и ушло лето. Два события последовательно меняли мои планы.
В один из погожих сентябрьских дней, когда мы, усталые, возвращались с работы, кто-то толкнул меня и сказал: «Там позади двое наших русских, убежавших из плена!» Старик, как всегда, шел впереди. Я отстал и свернул по указанному направлению в кусты. На полянке увидел стоявших беглецов. Один был среднего роста, широкоплеч и уже немолод. Лицо заросло седой щетиной. Второй — высокий чернявый татарин, гораздо моложе первого. Оба были в плачевном состоянии, крайне измождены, в изорванной одежде и обуви. У пожилого по щекам катились слезы. Времени было немного, я отдал им пайку хлеба и сказал, чтобы они завтра встретили нас.
Все мы были очень взволнованы встречей и долго обсуждали событие. По понятным причинам, больше всех судьбой беглецов заинтересовался я…
На следующее утро они уже ждали нас у места работы. Я передал беглецам собранные продукты, спички, а также иголку с нитками. Немного побеседовали. Старший по возрасту представился капитаном Георгием Выгонным, младший — замполитрука Мамедовым. Они находились при зенитной батарее, стоявшей где-то на границе Франции. Один из немецких солдат, в прошлом коммунист, пообещал сообщить, когда пленным будет необходимо бежать. После высадки десанта в Нормандии, думая, что Германии предстоит немедленный крах, солдат дал сигнал. По какой-то причине беглецы пошли не на запад, а подались на восток. За несколько месяцев бродяжничества они вконец изголодались, выбились из сил и готовы были явиться с повинной. Но тут они встретили нас. Несколько дней следили за нами, затем решили подойти.
Теперь каждый день беглецы пробирались к нам, и мы помогали им чем могли. Но скоро забота о них перешла ко мне одному. Я показал беглецам лесную дорогу к нашему бараку, и они стали спускаться по горе чуть ли не к самым дверям. Наш сапожник отремонтировал им обувь. Нашлось также кое-что из одежды.
Вид и душевное состояние беглецов произвели на меня большое впечатление. Легко было убедиться, что побег дело нешуточное и на последствия не следует закрывать глаза, как я делал при первой попытке. В результате я заколебался…
Но произошло еще одно непредвиденное событие. На станции при очередном налете авиации был разбит продуктовый склад. Нашу команду погнали на спасение всего уцелевшего. Я остался в бараке, так как числился больным. У меня был нарыв на подъеме левой ноги, но к этому времени нарыв зажил, я же продолжал хромать и делал вид, что все еще не могу работать.
Стражниками при команде были наш враг унтер-офицер и еще один солдат. Пленные вытаскивали из-под обломков рухнувшего склада продукты и складывали их в ящики. Ящики затем грузились в автомашину и увозились. Григорий не выдержал соблазна и сунул за пазуху две коробки рыбных консервов. Унтер, как ястреб следивший за пленными, заметил и выпустил автоматную очередь над головами Григория и его напарника по работе Игната. Тут же унтер поклялся, что наутро расстреляет Григория.
