Прощание славянки - Новодворская Валерия Ильинична (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Сена оказалась светло-зеленой, от нее пахло рыбой и морем. Здесь даже чувствовался соленый и горький Атлантический океан. Для нас Франция мала: от Парижа до Люксембурга доехать можно за полдня. Нашей бесконечности в 1/8 часть суши европеец даже объять не может, ибо он рационален, и его нарядный дом имеет стены, крышу, ставенки и крылечко. Тот самый общеевропейский дом, куда мы так ломимся, срывая с петель дверь и топча сапогами цветы в палисаднике.
Мы с Костей, Леночкой и Тамарой садились в синий прокатный «линкольн» около Пантеона. Мы возвращались в свою камеру предварительного заключения, и в глазах элитарной Франсуазы читалась рязанская тоска солдатки, провожающей эшелон с мужем на фронт.
По дороге в одном кафе мы успели еще увидеть добрых и улыбающихся солдат НАТО, которые пили кока-колу. И мы подумали о своих солдатах, которые расстреливают женщин и детишек в Чечне.
«Увидеть Париж — и умереть». Это был как раз мой случай. Клетку распахнули только один раз, по недосмотру. Генерал Трофимов, Барсуков, Коржаков, Скуратов, ФСБ, Прокуратура Москвы шли по моему следу, принюхивались и завывая, как волчья стая.
Мы возвращались в клетку, к себе. Когда самолет сел в Шереметьево–2 и мы прошли через «пограничный» турникет, у меня было такое чувство, как будто за мной захлопнулась тюремная дверь. И это предчувствие меня не обмануло: в августе меня остановят у этого турникета и не пустят в Италию по приказу Илюшенко (надеюсь, он вспомнил об этом в Лефортово; Бог воздает сторицей за зло). Венеции, Флоренции, Рима в моей жизни не будет. Это было лето 1995 года. А летом 1996-го Мосгорсуд не разрешит мне поехать на 8 дней в Испанию. Кордовы, Севильи, Мадрида и Толедо не будет тоже. Они в КГБ привыкли к тому, что диссиденты ездят только в поезде «Воркута — Ленинград». И то на казенный счет. Увидеть Париж и умереть. Так все и случилось. Клетка. Во все посольства дали факс, что я невыездная. Можно только навсегда в один конец. Как Владимир Буковский. Но этого нельзя. Лучше я сдохну в этой клетке, ее проклиная: проволоку, замок, служителей, сторожей. Я не согласна лишиться этой клетки, кто же будет здесь без меня кусаться и шипеть? Бедные советские кролики? Но они только ушками прядут… Один раз я была в раю. Хорошенького понемножку. Может быть, святой Петр после смерти отпустит меня на недельку в Толедо, в Венецию, в Афины. Он же не Скуратов все-таки. Плохо только по ночам.
Идет война народная, священная война
Литва, Латвия, Эстония, Украина и российские демократы без налета государственной идеологии и посреднического позерства (те, кто не делал вид, что неправы обе стороны) поддержали чеченцев с таким жаром и с такой нежностью, что аналогов ближе республиканской Испании мы не сыщем. И депутаты, и журналисты, и правозащитники (от наших до ОБСЕшных), по сути дела, составили интербригады — на современном уровне, без оружия. Тем более что камеры и авторучки стреляли по вражеской федеральной армии почище стингеров. Но чеченцы были куда лучше, чище и благороднее испанцев-комми. Они никого из пленных не прогоняли сквозь строй, не кололи серпами, не сбрасывали с обрыва, как республиканцы из романа «По ком звонит колокол». Среди них не было коммунистов, они не казались дикарями, восставшими против цивилизации, как алжирцы 50-х годов. Они не были чужими, далекими и непонятными, с налетом фанатичного поклонения непонятному Аллаху, как афганские моджахеды, казавшиеся массовому сознанию немного сектантами. Нет, они были из другой оперы — с гораздо более знакомым мотивом, который мы унаследовали от сладостных времен КСП.
Чеченцы воспринимались интеллигенцией на уровне песни Кукина.
Отсюда и поклонение, и сопереживание, и безошибочный выбор той стороны баррикад, где были Они — идеальные обитатели нашего воображаемого города, яростные, непохожие, презревшие грошовый уют, с серым волком вместо Веселого Роджера на мачте. Флибустьерское дальнее синее море заплескалось в Чечне. Война за независимость была как бригантина, и когда она подняла паруса, нас было не удержать. Печать избранничества лежала на вдохновенных лицах чеченских боевиков. Они были даже одеты так, как интеллигенты в турпоходе: в штормовках, на которые так похожи камуфляжи, и при бороде. Прямо-таки форма фрондирующего интеллектуала. Вместо гитары были гранатометы и автоматы. Но для нас и гитара, и автомат символизировали одно: мелодию вызова, свободы, несхожести и борьбы. Там, на Юге, был вечный турпоход, там сидели у костров по ночам под звездами, там сочиняли песни с приветом:
Там думали о вечном полевые командиры, обветренные, как скалы. И мысли, и дела Шамиля Басаева и Джохара Дудаева точно были поперек всего привычного и обыденного.
Нам никогда не приходилось убивать лично, и мы не могли себе представить, что значит своими руками убить. А петь песни у костров приходилось многим. Поэтому как-то на митинге один художник предложил делегату-чеченцу свои услуги в качестве боевика. Тактичный чеченец оценивающе посмотрел на него и спросил, а умеет ли он стрелять. Художник сказал, что пока нет, но он быстро научится. Чеченец вежливо поблагодарил и предложил дождаться конца военных действий и привезти в Чечню выставку своих картин. В нашем городе, городе нашей мечты мы не могли пригодиться.
Вместо домов у людей в этом городе небо…
И так будет еще долго, потому что почти все дома наши разрушены.
Чеченцы были отголоском идеалов 1991 года. Там и только там совершалась наша несбывшаяся революция. То, что мы не смогли реализовать в России: «…Падет произвол и восстанет народ». Там, и только там коммунистов свергли силой, вышвырнули из окошка, изгнали, захватили арсеналы, вооружились. Свободный вооруженный народ без единого коммуниста — это была почти что Америка. Вашингтон (Джохар Дудаев). Минитмены. Ополчение. Бостонское чаепитие. Декларация прав чеченца, Человека и Гражданина. Билль о правах угнетенных народов.
Кроме этого, чеченцы сумели отомстить за униженных и оскорбленных чехов, венгров, поляков, диссидентов. Это был реванш за жалкое бессилие 1968 года, за поражение восстания 1956-го, за накрытую ночью полицейскими ищейками Ярузельского (без единого выстрела) польскую «Солидарность», за долгие годы коммунистического террора, когда мы покорно шли в Лефортово, не пытаясь даже встретить залпом пришедших за нами гэбульников… Армия, вторгшаяся в Чечню, была все той же — советской. С афганским стажем, после пражских и будапештских мостовых. Это была армия Врага — Империи Зла, тоталитарного государства. В 1993 году не видели вступившихся за нас танков. Танки были у Белого дома, мы — у Моссовета. Это была необычная для нас ситуация. Мы привыкли к тому, что надо быть против танков. Декабрь 1994-го такую возможность нам дал. Мы с наслаждением совали танкам в гусеницы палки. Чечня была нашим городом Солнца. Мы всю жизнь его искали.
