Семейные трагедии Романовых. Трудный выбор - Сукина Людмила Борисовна (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Панин был в своих устремлениях менее кровожаден. Он полагал, что взятый под стражу император сам может подписать манифест об отречении или документ о регентстве великого князя Александра, который станет управлять страной по причине якобы плохого состояния здоровья своего отца.
Пален и Панин были умными и опытными политиками и о своих противоречиях и дискуссиях ничего не сообщали остальным участникам заговора. Для обоих главным было отстранение Павла от власти и ограничение самодержавия с помощью конституции, которую, как они надеялись, Александр подпишет в первые же минуты после переворота. А уж каким способом удастся достичь этих важнейших целей – дело десятое.
Еще одной задачей, стоявшей перед руководителями заговора, было убедить воспитанного на европейских идеях справедливости и порядка наследника престола, что практика отстранения правящего императора существует и в других цивилизованных государствах. Фрейлина Головина в своих записках сообщает, что Пален якобы пообещал Александру выяснить у иностранных послов, как отречения государей проводятся в их странах, и что такие беседы с посланниками даже состоялись. Сейчас трудно судить, могли ли пойти Пален и Панин на столь рискованные в плане утечки информации консультации с иностранцами или это были лишь разговоры для успокоения совести Александра и его супруги, великой княгини Елизаветы. Но, будто бы, убедившись, что процедура отречения императора законна, наследник дал Н. П. Панину честное слово, что при вступлении на престол наряду с традиционным для русского царя манифестом о принятии власти подпишет и написанный им текст конституции.
Осень 1800 года выдалась холодной и сырой. В эти месяцы в столице империи сгустилась и политическая атмосфера. Действует комендантский час, после 10 вечера по городу могут передвигаться только врачи и повитухи. Заканчивается стоившее казне нескольких миллионов золотых рублей строительство Михайловского замка, за стенами которого император собирается укрыться от внешних и внутренних врагов. Павел и его двор возвращаются в Петербург из загородных резиденций, вслед за ними из Царского Села прибывают верные царю эскадроны Конногвардейского и Лейб-гусарского полков. Вся гвардия собрана в столице.
Заговорщики переживают трудные дни. В игру вступили французские шпионки госпожа Бонейль, за счет своей красоты и кокетства оказавшаяся вхожей в высшее общество, и актриса Шевалье – новая фаворитка Павла и всесильного Кутайсова. Французы заинтересованы в сохранении трона за нынешним императором, поэтому всем участникам заговора приходится быть особенно осторожными, тем более что в их стане появляются первые потери.
Серьезным ударом был временный перевод генерала Палена в армию. Однако в октябре 1800 года Павел, почувствовав, что нуждается в своем фаворите, вернул его на прежний пост. Но в ноябре отправлен в отставку и выслан из столицы Панин, а в декабре на 50-м году жизни умирает Рибас.
Смерть Рибаса остается одной из неразгаданных тайн заговора против Павла. В конце ноября 1800 года тяжело заболел командующий флотом Кушелев. Исполнять его обязанности назначают Рибаса. Но Павлу на этом посту нужен верный ему человек, и многие современники и потомки утверждают, что Рибас, кажется, готов был предать своих соратников ради такой высокой должности. Фрейлина Головина писала, что Рибасу прочили роль того самого Брута, который так желателен был наследнику Александру, и он должен был заколоть императора отравленным кинжалом, но во время болезни, в предсмертном бреду во всем покаялся и чуть не выдал всех остальных. Историк Е. С. Шумигорский, пользовавшийся какими-то не дошедшими до нас документами, считал, что Рибас, польщенный предложениями Павла, хотел во всем открыться царю. Он также полагал, что Рибасу было «по ошибке» подано какое-то вредное лекарство (яд?) и после при нем все время находился Пален, чтобы «не дать ему проговориться даже на исповеди». Умер несостоявшийся морской министр сам или его «убрали», мы, наверное, не узнаем никогда. Но после этого из числа руководителей заговора в столице остался один Пален.
Ему, впрочем, удалось опереться на братьев Зубовых, только что возвращенных ко двору. Неожиданным помощником в этом деле оказался «граф-брадобрей» Кутайсов, человек, безраздельно преданный Павлу, но снедаемый тщеславием простолюдина, оказавшегося среди аристократов. Жеребцова через свою невестку, приходившуюся родной сестрой красотке Лопухиной – «даме сердца» императора, узнала, что Кутайсов хочет устроить брак своей дочери Марии Ивановны с представителем какой-нибудь старинной и знатной фамилии. К ней тут же посватался Платон Зубов. Кутайсов согласился ради этого содействовать возвращению Зубовых из ссылки, для чего ему было передано 200 тысяч червонцев. Можно понять, что Кутайсов не заподозрил в этом предложении никакого подвоха, он был слишком польщен таким сватовством. Но, кажется, ни о чем не догадался и мнительный Павел. Сохранился анекдот, что, якобы, узнав о желании бывшего фаворита Екатерины II жениться на Марии Кутайсовой, император иронически заметил: «Это единственная разумная идея в его жизни», – и препятствовать этому браку не стал.
Палену и Кутайсову удалось с двух сторон надавить на Павла, и он включил имена братьев Зубовых в список амнистированных к четырехлетию своего восшествия на престол. Император был тщеславен, испытывал слабость к лести и унижению перед собой, на него также подействовали прошения Зубовых о прощении, расцвеченные признанием его заслуг и клятвами в верности и усердии на службе. Более того, бывшим временщикам Екатерины II пожаловали высокие военные должности: Платон стал директором 1-го, а Валериан – 2-го кадетского корпуса, Николай – шефом Сумского гусарского полка. Павел даже чувствовал некоторую симпатию к Николаю Зубову, когда тот первым известил его об апоплексическом ударе матери-императрицы, и часто звал его ко двору. Платона он предпочитал держать в отдалении, но и его время от времени приглашал на официальные приемы.
Будущий собеседник Палена граф Ланжерон несколько скептически смотрел на возможности новых главных сподвижников Палена: «Насчет Бенигсена и Валериана Зубова Пален прав; Николай же был Бык, который мог быть отважным в пьяном виде, но не иначе, а Платон Зубов был самым трусливым и низким из людей». Но Пален отдавал себе отчет в том, что представляет собой семейство Зубовых. Братья ценны были своими связями и могли обеспечить привлечение к заговору новых сторонников, а в качестве крупных военных чинов пользовались авторитетом в гвардии и армии. Генерал-губернатор Петербурга никогда не забывал, что все дворцовые перевороты XVIII столетия были задуманы придворными политиками, но совершены военными.
Ненадежность Зубовых увеличивала ценность другой важной фигуры будущего свержения – Леонтия Леонтьевича Беннигсена (1745–1826). Граф, кавалерийский генерал Беннигсен, находившийся в полном расцвете сил и военных талантов (ему было 55 лет), пребывал в полном унынии в литовской ссылке. Он был угнетен вынужденным бездействием и необходимостью постоянно думать, где взять средства на воспитание и образование своих пятерых детей.
Пален включил Беннигсена в тот же список на амнистию, что и Зубовых, и потом не пожалел об этом. Генерал оказался верным своему слову и твердым человеком, во многом благодаря ему заговорщикам удалось до конца осуществить задуманное. Участие в перевороте дало Беннигсену возможность успешно продолжить военную карьеру. В 1807 году он командовал русской армией в войне с Францией. Участвовал в должности исполняющего обязанности начальника главного штаба в Отечественной войне 1812 года и был уволен в отставку за интриги против фельдмаршала И. А. Кутузова.
Осенью 1800 года заговорщики активно вербовали в свои ряды младших офицеров. И если наследник Александр Павлович все еще грезил «брутовским планом» – убийством императора героем-одиночкой (ведь смог же в 1792 году граф Анкарстрем одним выстрелом избавить Швецию от короля-тирана Густава III!), Пален с соратниками делали ставку на гвардейский переворот. Это был способ, уже не раз успешно испробованный в России. Одинокого убийцу легко представить преступником, а императора – несчастной жертвой (поэтому никто не желал выступить в роли Брута), но нельзя обвинить в преступлении всю гвардию, особенно если переворот окажется удачным.
