Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович (книги без регистрации полные версии TXT, FB2) 📗
1977
КОЛЕСА И ПЕРО
Пора рассказать о моих соавторах по фронтовым корреспонденциям.
Нет, это не литераторы. Это — водители автомобилей. К счастью, они здравствуют — известинцы Степан Гаврилович Казаков, Иван Никитич Климов, Иван Васильевич Желтяков и девушки-шоферы, отвозившие нас на передовую: Дуся Терешина, Соня Антонова, Паша Иванова и их подруги. Жаль было девчат, но что было делать, днями фронтовых водителей не хватало.
28 июня 1941 года... Поэт Алексей Сурков, фотокорреспондент «Известий» Павел Трошкин и я распоряжением редакции направлены в сторону Минска. Павел раздражен медленным движением воинского эшелона: «Восьмой день войны, а в газете ни одного боевого снимка!» По селектору связываемся с начальником Белорусского вокзала, просим передать в редакцию: пусть вышлют что угодно с мотором на колесах в Можайск. Надежды встретить редакционную машину в бесконечных потоках товарных поездов и грузовиков на пристанционной площади у нас почти не было. Ходили туда и обратно по перрону станции, озираясь на площадь, забитую машинами и людьми в шинелях, скатанных и надетых на плечо, — никаких надежд! И вдруг истошное:
— Изве-ести-ия-а‑а!..
Кинулись на незнакомый голос. Стоит пикап, рядом — высокий крепыш Павел Иванович Боровков.
— Куда везти?
— К Смоленску!
Город в огне. Перекусили на площади, в дыму, чем попало и двинулись к Минску. О чертовщина, нежданная беда — Минск взят неприятелем. Остановились в Могилеве. Павел Трошкин в сопровождении Константина Симонова успел, рискуя и своей жизнью и спутника, снять подожженные нашими артиллеристами фашистские танки. С полными записями блокнотами, минуя Смоленск, добрались до лагеря газеты Западного фронта «Красноармейская правда». С Трошкиным и Боровковым ездил на передовую, где сдерживали гитлеровцев артиллеристы командира Рузе, бившие, передвигаясь с рубежа на рубеж, по яростно наступающему неприятелю из тяжелых орудий — прямой наводкой! Это противоречит Уставу. Но что делать? Снарядами, способными разить противника с расстояния в 10—15 километров из-за отсутствия других огневых средств отпора приходилось батарейцам Рузе, елико возможно, долго сдерживать солдат блицкрига необычными мерами. Тем самым артиллеристы давали возможность пехоте отойти на новые позиции и там встретить врага.
И молодцом оказался наш бравый водитель Павел Боровков.
— Вы, Павел Артемьевич, пешком на съемку не ходите. Я подвезу вас хоть под самый нос к немчуре И товарища Кригера тоже. Вы с малого расстояния и вперед, а для пикапа я везде укрытие найду. Хоть в воронке! Запасные баллоны у меня есть. Выберемся из любой мясорубки.
Так он и поступал. Говорун, весельчак, жизнелюб! Присоединившийся к нам осенью в Вязьме драматург Константин Финн называл кабину Боровкова камерой пыток. При всех своих достоинствах Боровков разговорчив был донельзя. И все в форме монолога. Наказан был тем, что пришлось ему сидеть в кабине в одиночестве; хватаясь за уши, мы удирали в кузов от его трескотни. В остальном — безупречен.
Словоизвержение где угодно и когда угодно. Под бомбежкой, под артогнем, днем и ночью. Не лишен был элегичности. Помню, в местечке с приятным названием Пропойск он говорил молодой соседке по хате, мечтательно и томно:
— Бесконечность. Обратите внимание, Верочка, простите, — Вера Григорьевна!
— А что, Павел Иванович?
— Бесконечность, моя родная!
— Где же, уважаемый Павел Иванович?
Романтик показывал на небо:
— Созвездие Псов, к примеру. Или там — Кассиопея!
Непреодолимых препятствий для Павла Ивановича не существовало. Было однажды так: у нашего пикапа вышла из строя ступица колеса. Мы спешили чрезвычайно. 2 октября армия фон Бока начала «решающее», как всегда у Гитлера, наступление на Москву, на сей раз было оно в самом деле решительным и обширным. Даже название операции говорит о том — «Тайфун». Задержимся — попадем в окружение... Павел не растерялся, не медлил. Вырубил топором подходящего размера полено, вытесал из него подобие ступицы, приладил на место и сказал, довольно улыбаясь:
— Пожалуйте!
Так мы избежали плена, хотя с новой «ступицей» трясло основательно.
Другой эпизод. Двигались мы неподалеку от передовой. По некоторым обстоятельствам я соскочил с машины. Пикап остановился, ждал. В это время послышались звуки — взззви‑и! Взглянув налево, я увидел пылавший склад с немецкими снарядами. Поджег его только что пролетевший над нами истребитель, видимо, наш. Раскаляясь, снаряды взрывались, остальные выстреливали от детонации, но вместо ровного шелеста, что издает вылетающий из ствола орудия снаряд, тут они, снаряды, скорее летели со звуком бульканья и разрывались близко от нас, что естественно, — не было для их полета той силы, которую придает им нарезной ствол... Разумеется, я кинулся на тронувшийся уже пикап, вскочил на борт, а тут машина врезалась в невидимую издали трясину и завязла. Снаряды продолжали рваться рядом. Навострив нас на поиски сваленных деревьев, рубку кустарника, Боровков подложил все это под задний мост пикапа и, уперев в относительно сухое место рычаг — длинный шест, распорядился одним навалиться на него, а другим — толкать машину задом вон из болота. Все это получилось не сразу, четверть часа ушло на возню с полузатопленной машиной, но Боровков, не обращая особенно внимания на частые разрывы, невозмутимо выручал нас из беды. Как же не назвать Павла Боровкова моим соавтором хотя бы по этим нескольким строкам, не говоря о целых фронтовых очерках, которые остались бы ненаписанными из-за гибели авторов или из-за опоздания к месту захватывающе интересных событий?
После войны Павел Иванович работал водителем московских такси. Есть у меня фото: сорок первый год, Западный фронт; облокотившись на стенку пикапа, стоит рядом с Константином Симоновым Боровков, а на капоте, свесив с налипшей глиной сапоги, сидят известинец Петр Белявский и я. В День Победы, в семьдесят пятом году, Боровков и я были дома у Константина Михайловича. Усмехнувшись, Симонов сказал: «Вернемся в год сорок первый!» Мы вышли во двор. Пикапа, разумеется, не было. Стояла серая «Волга» писателя, Он определил нас по местам в соответствии с только что упомянутой мной фотографией, и получился двойник ее, только присутствуем мы на ней не в заляпанной одежде, не в гимнастерках, не в сапогах, а в тщательно выглаженных цивильных брюках, пиджаках, Симонов же — в неизменном своем свитере. Павел Иванович выглядит строго, остальные улыбаются.
Совсем другая натура — Степан Гаврилович Казаков, работающий теперь водителем автобусов. Степенный, неторопливый, подчас иронический, он поражал меня отличным знанием истории России и мог часами рассказывать за рулем о хитросплетениях политики немок-императриц, тем более что шла война с их отдаленными потомками, и обычно предельно вежливый Казаков разрешал себе порою крепкое словцо в адрес тех венценосных немок.
Фронтовые путешествия начались у нас со Степаном Гавриловичем в самые напряженные недели сражения под Москвой, а после Сталинграда завершились в районе Курской дуги, где бои по масштабам своим, по ожесточению обеих сторон не отличались, пожалуй, от сталинградских. Предусмотрительности Степана Гавриловича, отнюдь не испуганного, а расчетливого в любой обстановке, обязан я тем, что уцелели он, я и «эмочка». Труднее всего было у Понырей. Славившаяся до войны обилием и превосходными вкусом и запахом яблок, станция эта превратилась по велению судьбы в узел самых кровопролитных боев, — несколько раз переходила она из рук в руки. Казаков дал мне возможность быть свидетелем яростных схваток наших войск с гитлеровскими — понимал, что значит для «Известий» достоверная, а не из чужих уст узнанная, картина сражения. Потом, глянув на мой переполненный впечатлениями блокнот, сказал:
— Хватит! А то редакция не увидит ни ваших донесений, ни вас самих.
