Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим - Дали Сальвадор (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
Книга завершается. Обычно писатели издают свои мемуары в конце жизни, подытоживая свой опыт. Наперекор всем мне казалось умнее сперва написать мемуары, а уж потом пережить их. Жить! Для этого надо перечеркнуть половину своей жизни, чтобы приступить ко второй половине во всеоружии опыта. Я убил свое прошлое, чтобы избавиться от него. Так змея избавляется от своей старой кожи – моя старая кожа, в таком случае, бесформенная и революционная послевоенная жизнь. Эти строки – конвульсии, которые позволят мне отбросить в забвенье последние куски прошлого, еще приставшие ко мне.
Новая кожа и новая земля! Земля свободы, столь возможной, земля Америки, предпочитаемая потому, что она молода и не затронута даже тенью драмы. Мою старую кожу можно будет найти повсюду понемногу – она разбросана на дорогах Нового Света, в аризонских пустынях и на равнинах Дальнего Запада, на пляжах Калифорнии и в промышленном Питсбурге, на берегу Соленого озера или на вершинах Ирокезских гор, вдоль перил «допотопного» моста в СанФранциско, где десять тысяч обнаженных девственниц, самых красивых в Америке, принимали меня, выстроившись в обличье ангелов двумя рядами органных труб, с лонами, прикрытыми морскими раковинами…
Моя метаморфоза традиционна, ведь традиция – самое драгоценное изменение и появление новой кожи. Речь идет не о косметической хирургии или увечье, но о возрождении. Я не отрекаюсь ни от чего. Я продолжаюсь. И продолжаюсь началом, ибо начал с конца. Состарюсь ли я наконец? Я всегда начинал со смерти. Смерть и воскрешение, революция и возрождение – таковы далинийские мифы моей традиции. Моя идиллия с Гала грозила обернуться смертью. В час, когда я пишу эти страницы, после семи лет совместной жизни, я решаю закончить эту книгу как роман или волшебную сказку – и обязательно обвенчаться с Гала в католической Церкви. Приехав в Париж, я хотел вместе с Жоаном Миро убить живопись. Сегодня живопись убивает меня, ибо я больше не хочу ее спасать и никакая в мире техника не кажется мне способной заставить ее жить заново.
Итак, доказано, что Дали равняется Дали, что я всегда тот же и что моя парадоксальная традиция – подлинная сила моей личности. Я продолжаюсь… Европа также продолжается… Со сторожевой башни, где я стою на посту, я все вижу и все понимаю. Я провижу будущее. Европа в межвоенный период прорывает свою старую кожу, свою заброшенность, свою лень, свои психологические оргии, свой материалистический скептицизм, свою ужасную обособленность, свое отсутствие веры. Она проснется ясной и осушит слезы. Революции канут в катаклизмах и естественная сила католичества – философского во Франции, воинствующего в Испании – победит и создаст единую Европу. Ватикан остается символом неделимости старого континента.
В начале нашей цивилизации люди, заложившие основы западной эстетики, выбрали из великого аморфного множества существующих орнаментов в виде листьев единственный силуэт листа аканта – в этом они бессознательно воплотили постоянную космогонию греко-романской эстетики перед лицом Востока и Дальнего Востока. Отвердев в коринфской капители, лист аканта пронес бессмертную силу через Рим, Паладиум, Людовиков XIV и XV, барокко, французскую революцию, Империю и стиль модерн до мировой войны. В самое последнее время можно было подумать, что он умер, но он уже раскрывает новые волюты в мозгу Сальвадора Дали. Да, я объявляю жизнь, объявляю новый стиль… Пришло время интегрировать, а не дезинтегрировать, строить сюрреализмом такое же веское, такое же полное и классическое искусство, как то, что в наших музеях. Покончено с тем, с чем покончено! В день, когда я посетил высланного в Англию Фрейда, незадолго до его смерти, он сказал мне:
– В классических картинах и ищу подсознание, в сюрреалистических ищу то, что сознательно!
Иначе говоря, это значило приговорить сюрреализм как доктрину и сектанство, чтобы классифицировать его в «состояниях духа» – так же у Леонардо драма стиля включала трагизм искусства. Фрейд особо занимался в то время «религиозным феноменом Моисея». Я вспоминаю, с какими трепетом он произносил слово «сублимация». «Моисей – это сублимация во плоти». Отдельные науки нашего времени специализировались на изучении трех констант жизни: сексуальный инстинкт, чувство смерти и страх пространствавремени. Эти ценности, раз проанализировав, важно сублимировать: половой инстинкт в эстетике, чувство смерти в любви, страх пространства-времени в метафизике и религии. Довольно отрицать! Надо утверждать. Довольно стремиться к излечению. Надо сублимировать. Стиль заменит автоматизм, техника – нигилизм, вера – скептицизм, строгость-небрежность. сдержанность – непринужденность, индивидуализм и иерархия – коллективизм и единообразие, традиция-экспериментаторство.
После Реакции и Революции – Возрождение.
Эпилог
Сегодня 30 июля 1941 года – дата, к которой я обещал моему английскому издателю поставить последнее слово в конце этой рукописи. Я совершенно обнажен и один в своей комнате в ХэмптонМэнор, Вирджиния. Подойдя к большому зеркалу, я могу глаза в глаза разглядеть этого Сальвадора Дали, коим я являюсь, единственного, кого я близко знаю в течение тридцати шести лет. Вот мои прекрасные волосы цвета вороного крыла, которые я так люблю. У меня даже нет мозолей на подошвах. Мои руки, ноги, тело те же, что и у славного подростка, каким я был. Только мой живот стал слегка выпуклым, но это совершенно меня не волнует. Мне не предстоит ни путешествие в Китай, ни даже развод. Тем более я не думаю покончить с собой или броситься в пропасть, безнадежно вцепившись в мягкую плаценту – теплый шелк парашюта. Я не намерен ни с кем драться на дуэли. Я желаю лишь: любить Гала, мою жену, и научиться стареть – это такое тонкое искусство, такое невозможное для других.
И ты, Европа, которой я так дорожу, надеюсь, что в ближайшее время обрету тебя, чуть постаревшую во всех испытаниях. Я был злым ребенком и возрос в тени зала. Я еще люблю заставлять страдать. Но вот уже некоторое время я знаю, что начинаю любить женщину, на которой женился семь лет назад. Вернее, я начинаю любить ее по закону католической и римской Церкви и могу сказать себе, как Унамуно, который дал такое определение: «Если у твоей жены болит левая нога, ты должен чувствовать такую же боль в левой ноге».
Я написал большую книгу о тайнах моей жизни – и только она дает право понять меня. А я хочу быть понятым целым миром, ибо я представляю собой воплощение послевоенной Европы, переживший все перипетии, все опыты, все драмы. Вольный стрелок сюрреалистической революции, я день за днем познавал весь упадок, все интеллектуальные отголоски эволюции диалектического материализма и ложных философских доктрин, создавшихся на мифах крови и расы во имя национал-социализма. Даже у теологии нет больше секретов от меня. Мой разум торопится стать первым среди всех, даже если надо заплатить за эти чрезвычайные открытия ценой самого большого пота, самого страстного увлечения.
Если с фанатичностью испанца я участвовал во всех самых спекулятивных, самых оппозиционных исследованиях, зато я никогда в своей жизни не соглашался принадлежать ни к одной политической партии, какую бы идеологию она не проповедовала. И как мне принять ее сегодня, когда политику поглотила религия?
С 1929 года я без передышки изучал все достижения и открытия Науки за последние сто лет. И если мне не удалось проникнуть во все секреты из-за устрашающей специализации, то я интуитивно постигал их ориентацию и их онтологическое значение. Среди множества вещей, которые остаются еще для нас загадочными и необъяснимыми, со все большей силой и величием подтверждается одна истина: ни одно из философских, нравственных, эстетических и биологических открытий не позволяет отрицать Бога. Во времена, когда отдельные науки выстроили стены, тем более нет иной крыши, нежели святые Небеса.
Небеса – вот чего взыскала моя влюбленная душа на протяжении всей жизни с некоторым смущением и, если можно так выразиться, с запашком дьявольской серы. О Небеса! Горе тому, кто не поймет этого. Увидев впервые выбритую женскую подмышку, я искал Небо; разворошив костылем разлагающийся и кишащий червями труп дохлого ежа, я искал Небо.
