Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Аринштейн Леонид Матвеевич (книги серии онлайн TXT) 📗
Личность Протопопова, несомненно, раздута, так же как и раздута роль его в событиях, предшествовавших революции. В общем, он представлял из себя полнейшее ничтожество, человека, хотя и лично честного и преданного своему Государю, но абсолютно лишенного самых примитивных государственных дарований. Под конец своей деятельности он стал к тому же заниматься спиритизмом и сделался окончательно неврастеником. Министр юстиции Н. А. Добровольский рассказывал мне, что на совет подать в отставку он принимал театральные позы, восклицая с пафосом: «Нет, я не могу его (Государя) покинуть».
Но, как бы то ни было, назначение его, особенно при существовавших в то время общественных настроениях, было несомненно крупной государственной ошибкой. Оно еще более подлило масла в огонь и, весьма вероятно, приблизило взрыв готовящейся катастрофы.
Достойным соперником Протопопова по общественной ненависти являлся министр юстиции И. Г. Щегловитов. В училище Правоведения, которое он окончил с золотой медалью, он позировал либералом, пользовался репутацией «красного» и по окончании курса принимал участие в передовом журнале «Правда», значился в списках «Милюковского министерства», предложенного Д. Ф. Треповым в 1905 году. Но как отчаянный карьерист он вскоре приурочивается к господствовавшему при Дворе настроению и превращается в самого ярого реакционера. Он делается правой рукой министра юстиции Н. В. Муравьева и призывается впоследствии на его место. За несколько месяцев до революции он назначается председателем Государственного Совета и обнаруживает до крайности властный и реакционный образ действий, доходя до того, что лишает слова тех из членов высокого собрания, мнение которых не согласуется с его собственным. В Думе, в Совете и в общественных кругах его ненавидели еще более, чем Протопопова, с той разницей, что последнего скорее презирали, с Щегловитовым же все-таки приходилось считаться. Арестованный еще при Керенском, он был расстрелян большевиками.
Общий развал, господствовавший в России за последние годы царствования Николая II, увлек за собою и высшие церковные круги.
Неурядица господствовала и в военных сферах, что было особенно опасно в самом разгаре войны. Военный министр, жизнерадостный Сухомлинов, уважения не заслуживал, и этим настроением пользовался товарищ его, генерал Поливанов, который, не стесняясь, вел против него подпольную интригу.
Генерал Сухомлинов отдан был, в конце концов, под суд и лишен звания генерал-адъютанта – одна из крупнейших по последствиям своим ошибок последних годов царствования Николая II. В войсках пущено было опасное, особенно в военное время, слово «измена». К тому же, легкомысленно использованные в начале войны Главнокомандующим лучшие наши боевые части, гвардия в том числе, были выбиты из строя после первых сражений. Большинство испытанных кадровых офицеров легли на полях битв и заменены были офицерами резервными, принадлежащими, по большей части, к радикально настроенным слоям нашей злополучной интеллигенции. Высшее командование подделывалось зачастую под их настроение и само либеральничало, тем самым способствуя развалу нашей армии. Генералы, как, например, Рузский, Брусилов и многие другие им подобные, щедро награжденные Государем, при первом же случае предали своего монарха. Таков был, к прискорбию, в большинстве случаев удельный вес нашего высшего командного состава.
Неудивительно, что при таком печальном положении, пущенное после Сухомлиновского процесса в войска слово «измена» имело успех и содействовало окончательному упадку дисциплины и уверенности солдат в своих полководцах.
Я уже имел случай упоминать об ужасающей развращенности нашего общества в годы, предшествовавшие революции. Спекуляция и игра на бирже достигли небывалых размеров. Громадные состояния росли, как грибы. Какое-то безумие охватило наши общественные круги. Деньги наживались легко и поэтому легко и тратились.
У городского населения недоставало хлеба и топлива, а в то же время придворный ювелир Фаберже сознавался мне, что именно в это тревожное время он делал самые блестящие дела. Покупателями являлись лица, которые раньше не решились бы переступить его порога. Они принадлежали к категории, известной под названием «les nouveaux riches», которых занимала лишь высокая цена приобретаемых ими предметов, а отнюдь не их качество.
Театр и ночные рестораны были переполнены. В них происходили целые оргии, в которых принимали участие некоторые из Великих Князей. Другие из них, вроде, например, Великих Князей Александра и Николая Михайловичей, стараясь подделаться под общественное настроение, либеральничали и открыто критиковали царскую чету в Яхт-клубе, сыгравшем столь грустную роль в дни, предшествовавшие революции. В этом великосветском притоне усердно раздувались всевозможные легенды о Распутине, и те же лица, которые поносили старца в клубе, унижались затем перед ним, чтобы через него приобрести себе те или иные «богатые милости». В некоторых малочисленных кругах, сознающих всю опасность положения, вместо того, чтобы постараться открыть глаза Государю, не стесняясь, говорили о необходимости дворцового переворота. Я помню, как мне пришлось присутствовать в кабинете одного из видных товарищей министра, при беседе его с двумя сенаторами. Если бы я закрыл глаза, то я мог бы подумать, что я нахожусь в обществе заядлых революционеров.
Печать, со своей стороны, не находилась на высоте переживаемого тревожного времени. Катковы, Аксаковы, Мещерские, Суворины сошли со сцены и заменены были пигмеями печатного слова. Господствовала критика существовавшего положения, без указания способов выйти из него. Большинство газет настаивало на министерстве так называемого «доверия», то есть в сущности на приходе к власти тех, которые подобно Родзянко, Милюкову и др. доказали впоследствии свое полное ничтожество, играя активную роль во Временном Правительстве.
Одновременно развращались систематически и народные массы, с одной стороны, распространением подпольной литературы и гнусных сплетен про царскую чету, с другой же стороны, и усиленными пайками, дарованными семьям, мужья или сыновья которых находились на фронте. Семьи эти жили сравнительно в довольстве, но тунеядство в деревне систематически росло. Мобилизовано было до 15 миллионов человек, из коих, за недостатком боевого материала, на фронте находилось не более 2–21/2 миллионов. Вся остальная масса содержалась на счет правительства и привыкала к безделию. «Всё – для войны», такой был общепринятый фарисейский лозунг, под которым скрывались чувства иного характера… Такова была безотрадная картина перед наступлением окончательной катастрофы. И, тем не менее, при поддержке высшего командного состава, изменившего своему монарху в тяжелые времена, военный бунт, который, в сущности, представляла вначале наша «великая и бескровная» революция, мог быть легко подавлен в самом его зародыше…
…Портфель Сазонова перешел к Б. В. Штюрмеру, назначенному в то же время и председателем Совета Министров. Даже в то время, когда у нас уже перестали удивляться странным назначениям на высшие государственные должности – и то назначение Б. В. Штюрмера главою правительства и особенно министром иностранных дел произвело большую сенсацию.
До своего назначения Б. В. Штюрмер никакого касательства к дипломатии не имел. Вся карьера его была в высшей степени несложная: проведя долгие годы заведующим экспедицией церемониальных дел, он был назначен сначала ярославским, а затем тверским губернатором. Почему он попал в члены Государственного Совета – было совершенно непонятно, так как «советовать» он мог лишь по делам церемониальным, компетенции Государственного Совета не подлежащим. В Петроградских салонах утверждали, что своим назначением он был обязан близостью к графине Игнатьевой и к генералу Богдановичу, а также и своей близостью к Распутину. В Государственном Совете Штюрмер ни разу не выступал, ограничиваясь голосованием с крайними правыми. Совершенно необразованный, но от природы неглупый, он все свои умственные способности направлял чуть ли не исключительно на интриги, в которых он был виртуозом.
