Мне – 65 - Никитин Юрий Александрович (список книг txt) 📗
Народец стандартен и одинаков, как доски в заборе. Слепо копируют друг друга, даже не подумают сделать шаг вправо или влево.
Более консервативного занятия, чем книгоиздательство, похоже, вообще не существует. Ну, разве что пришла иная техника. Даже дедушка Ленин не трогал книгоиздание, это дядюшка Сталин взял и приказал перевернуть корешок, чтоб у нас и это было не так, как на проклятом Западе.
Перевернули. Выросло новое поколение, и вот уже следующее воспринимает такое расположение букв как само собой разумеющееся и единственное верное, ведь все, что спускалось сверху, принималось свято. А потом недоумевающие спрашивали: а что, разве не так было?
Кстати, не так было и в России до Советской власти.
Когда мы начали выпускать книги, я сразу же велел повернуть надпись на корешках. Естественно, что все простые и даже очень простые люди восприняли как крамольное «вверх ногами», хотя именно нынешнее расположение букв и есть это самое стояние на ушах. Вот самый простой пример, как легко навязать населению целой страны что-то совсем нелепое, оправданное только идеологией и жаждой отличаться от проклятых капиталистов!
И когда мне задают вопрос: почему располагаете надписи на корешках «вверх ногами»? Я молча указываю на полочку с англо-американской фантастикой штатовских и британских изданий.
Так что те, у кого сохранились книги издательства «Равлик», могут увидеть все эти ультрасовременные новшества, которые я ввел в полиграфию. Увы, не прижились, люди очень даже консервативны. Куда пихнешь, туда идут.
Но корешков было мало. На последней страничке Сталин распорядился печатать все выходные данные: имена редакторов, корректоров, художников и пр., чтобы можно было сразу привлечь, кого надо, а кого и сразу к стенке. Тогда же начали печатать абракадабру из непонятных сокращений, означающих учетно-издательские листы, авторские листы, печатные листы, гарнитуру, сорт бумаги и пр., пр., пр.
Как пародию на эти порядки я велел печатать еще и фамилии бухгалтера, дворника, слесаря и машинистки. Читателями принято было «на ура», а когда я решил все эти уч.-изд. Лист. и пр. заменить на простое и понятное для читателя количество слов, знаков и абзацев в книге – восторгу не было предела, ибо сразу каждый видел, чем книга отличается от предыдущего издания: в самом ли деле что-то «добавлено и дополнено»! Кстати, читатели восприняли это с восторгом, а вот издатели – кисло. Тогда многие в условиях книжного дефицита старались напечатать поскорее и побольше, тексты растягивали, раздували, набирая крупным кеглем и бессовестно используя интерлиньяж, им уже никак нельзя было подхватить подобное начинание!
Несмотря на фотонаборные машины и приход компьютеров, производство книг не менялось. Мне это казалось нелепым, возникли кое-какие идеи, как все изменить, чтобы все в ногу с веком, но к этому времени интерес к изданию книг начал угасать, проще лежать на диване и сочинять романы, и я оставил реформы в мировом книгоиздании.
Святость, таинственность и гипертрофированное значение секса в прошлом было обусловлено всего лишь невежеством и незнанием, что же это такое и как с этой таинственной силой справиться. Даже опытные женщины не знали того, что узнают чуть ли не с детского садика нынешние особи женского пола. Эти прекрасно знают насчет опасных дней, а в остальное время заниматься любовью можно без предохранения.
Кроме того, не было противозачаточных средств, я прекрасно помню, что в итоге все женщины проходили через кровавую и жестокую необходимость абортов. И снова абортов. И снова. Со времен древних египтян и до моего времени способ не изменился, но за период моей жизни произошло повзросление человечества.
Теперь, когда каждая школьница знает технику секса, преспокойно относится к этой довольно простенькой радости, хоть и приятной, тем более – легко доступной, таинственность и сакральность утеряна. Человечество поднимается на другую ступеньку. Начинает ощущать радости слаже, сильнее, тоньше, выше по качеству.
Правда, потеряно то жутковато-сладкое ощущение таинственности и недоступности. Ну что ж, без потерь на пути прогресса не бывает. Зато приходит что-то иное, чего не знали тогда. К примеру, компьютерные игры, сноуборд, дельтапланы…
В нашей коммунальной квартире за десять лет моего проживания две семьи получили квартиры, а двое хозяев просто померли. Каждый раз одна из освободившихся комнат автоматически присоединялась ко мне, так как в моей мы прописаны вчетвером: я, Ирина, сын и дочь. За это время сын и дочь выросли, закончили школы, сын женился и развелся, дочь вышла замуж и тоже развелась, но оба – вот уж не москвичи с их хваткой! – прописали в мою квартиру, с моего разрешения, понятно, своих супругов.
Так что однажды в моем распоряжении оказалась вся шестикомнатная квартира с кухней в двадцать метров, потолками в четыре и расположением на улице Горького, дом двенадцать. Для неграмотных напоминаю, что адрес Моссовета – ул. Горького, дом тринадцать. Теперь, ессно, ул. Тверская.
Дети, понятно, возжелали жить отдельно и восхотели разделить квартиру. Началась отвратительная грызня за сантиметры, всем нужно больше, всем нужно больше. Я спорить, как вы уже чувствуете, не стал. Согласился на раздел, добавил только, что это последнее, что для них делаю, более того: отдаю все, себе не оставляю ни сантиметра, буду снимать квартиру.
Обычно родители отправляют детей снимать жилье, а сами остаются в старом гнезде, но у нас все наоборот: я ведь моложе и сильнее, чем мои дети, потому с Лилей ушли и десять лет скитались по квартирам. Друзья-корчмовцы бывали у нас в гостях и всякий раз ахали в ужасе: да как можно так жить? Это же… это же невозможно!
Особенно ужасался Петя Кириченко, мой друг по Союзу Писателей. У него и квартира, и машина, и дача – все от Союза, а у меня не только ничего нет, но еще и долг более чем сто тысяч долларов, которые должен отдать крутым ребятам, счетчик тикает, проценты набегают. За время скитаний мы постепенно уменьшили долг со ста двадцати тысяч долларов до пятидесяти, и в это время пришел один из читателей, который начал уговаривать нас бросить заниматься издательским делом, а продать права на издание своих книг крупному издательству.
За это время мы уже выпустили семнадцать книг.
И мы призадумались.
Стремительно появляются суперновые технологии хранения данных, как, к примеру, стриммеры, затем пошла мода на зипы. Это дискеты, по размерам аналогичные привычным на один и сорок семь, только вдвое толще. На них удавалось помещать от десяти до сорока мегабайтов. Но и стриммеры, и зипы исчезли, уступив место новым дисководам под дискеты, формой аналогичные тем же привычным на один и сорок семь, но на которые помещается сто двадцать мегабайтов.
Эти дискеты и дисководы тоже исчезли, не выдержав конкуренции с новыми революционными и стремительно удешевляющимися дисководами на CD. На лазерные диски помещается шестьсот пятьдесят мегабайтов, а в каждом человеке живет стремление взять то, что больше, мощнее, круче. Сидиромы победили, хотя все еще оставались дорогими игрушками. Потом удалось достичь двукратной скорости чтения, затем четырехкратной…
Увы, шестикратной скорости, как писали в солидных изданиях все ведущие специалисты, достичь не удастся: слишком велика вибрация, чтение станет невозможным… Однако же в реальности как-то незаметно была достигнута и шестикратная, и восьми, и двенадцати, и сорока, а затем заговорили о возможности создания записывающего дисковода, то есть потребитель сможет не только читать, но и записывать на лазерные диски сам…
А потом новый виток – перезаписывающие.
Мы все ликовали, когда печатные машинки втихую были переставлены на шкафы, а их место заняли отчаянно визжащие матричные принтеры. Сперва шестиигольные, затем двенадцати, а потом уже и не помню, были или не были тридцатидвух – их заменили первые лазерные, что работали без визга, скрипа и пробивания бумаги.
