Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
— Я хочу сказать… Вам предстоит переезд с семьей в Москву — для плодотворной работы на благо родины. Все условия, я говорю о быте, вам будут созданы. Не ужились в наркомате товарища Луначарского — у нас вам будет гораздо лучше. Уж поверьте мне на слово. Во-вторых, — Блюмкин поднялся из-за праздничного стола и прошелся по комнате. Он явно упивался своей властью. — Я убежден, что начать надо с письма товарищу Дзержинскому…
Из протокола допроса А. В. Барченко от 23 мая 1937 г.
— Товарищи, и прежде всего Константин Константинович Владимиров, заявили мне, что моя работа имеет настолько большое значение, что я должен доложить о ней правительству, председателю СНХ товарищу Дзержинскому. По их советуя написал Дзержинскому о своей работе.
— Так что же, Александр Васильевич, вы принимаете наше предложение?
— Да! Принимаю…
— А вы, Ольга Павловна, согласны с решением мужа?
— Я — как Саша. Лишь бы у него все сладилось.
— Прекрасно! Просто великолепно! Вот за это мы сейчас и выпьем, друзья! Почему пусты бокалы?
Блюмкин торжествовал. На профессора Барченко он делал большую ставку, имея в виду, естественно, свои интересы.
Дальше события развивались стремительно.
Письмо Дзержинскому Александр Васильевич написал в ту же предпраздничную ночь, под контролем товарища Владимирова, подсказавшего некоторые формулировки.
На следующее утро Яков Григорьевич Блюмкин с первым же поездом увез это судьбоносное письмо в столицу.
Прошли сутки, и профессор Барченко был приглашен на явочную чекистскую квартиру, которая разместилась в старинном доме с кариатидами на улице Красных Зорь. На тайной встрече присутствовали кроме мистического ученого Блюмкин-Владимиров и московский гость, заведующий секретным отделом ОГПУ Яков Самуилович Агранов.
Из протокола допроса А. В. Барченко от 27 декабря 1937 г.
— В беседе с Аграновым я подробно изложил ему теорию о существовании замкнутого научного коллектива в Центральной Азии и проект установления контактов с обладателями его тайн сначала посредством телепатической связи, а потом непосредственно, если в Тибет будет организована специальная экспедиция.
Беседа с мистическим ученым, продолжавшаяся несколько часов, произвела на Агранова ошеломляющее впечатление. Наверно, тогда Яков Самуилович впервые понял, правильнее, может быть, сказать — почувствовал, что оккультные знания, магия, Шамбала не досужие сказки и вымысел, а реальность, но только существующая в ином, далеко не всем доступном измерении.
После того как беседа вроде бы закончилась, возникло долгое молчание. Нарушил его товарищ Владимиров:
— Яков Самуилович, может быть, нам следует ускорить ход событий?
— Каким образом? — встрепенулся Агранов, выходя из своей неожиданной тяжкой задумчивости.
— Попросим Александра Васильевича написать еще одно письмо о своей работе с указанием конкретных дел и планов и адресовать его уже на коллегию ОГПУ. Ведь начальники всех отделов собираются каждую неделю…
— И очередное такое собрание, — перебил Агранов, — тридцать первого декабря, то есть через два дня. Письмо, если Александр Васильевич согласится его написать, мы доставим завтра, и тогда, товарищ Барченко, вам надлежит выехать в Москву послезавтра…
— Зачем?.. — изумился и испугался мистический ученый.
— Вы не догадываетесь? — усмехнулся Яков Самуилович.
Из протокола допроса А. В. Барченко от 27 декабря 1937 г.
— В Москве меня встретил Владимиров и сказал, что дела наши идут успешно. Мы отправились к Агранову, на его квартиру, находящуюся, как я помню, на одной из улиц, расположенных вблизи зданий ОГПУ. Точного адресе я в памяти не сохранил. Агранов сказал, что мое сообщение о замкнутом научном коллективе поставлено на сегодняшнее заседание коллегии ОГПУ. Это мое предложение — об установлении контактов с носителями тайн Шамбалы на Востоке — имеет шансы быть принятым, и в дальнейшем мне, по-видимому, придется держать в этом отношении деловую связь с членом коллегии ОГПУ Бокием.
Заседание коллегии состоялось поздно вечером. Все были сильно утомлены, слушали меня невнимательно. Торопились поскорее покончить с вопросами, спешили встретить Новый год дома. В результате при поддержке Бокия и Агранова нам удалось добиться в общем-то благоприятного решения: о том, чтобы поручить Бокию ознакомиться детально с содержанием моего проекта, и, если из него действительно можно извлечь какую-то пользу, сделать это.
Нет, не все начальники ОГПУ, присутствовавшие на том предновогоднем заседании коллегии ведомства Дзержинского (сам Феликс Эдмундович отсутствовал по болезни, что с ним в последнее время случалось часто), невнимательно слушали Александра Васильевича: он часто встречал взгляд смуглого сухощавого человека с сильными, резкими чертами лица, на котором глаза были средоточием напряженного внимания, интереса, некоего совпадения в понимании предмета, о котором идет речь. А когда, обосновывая идею своего проекта, мистический ученый сказал: «Контакт с Шамбалой способен вывести человечество из кровавого тупика и безумия той ожесточенной борьбы, в которой оно безнадежно тонет», — начальник спецотдела Глеб Иванович Бокий, а это был он, быстро и энергично кивнул: «Да, да! Именно так!..»
После окончания заседания коллегии ОГПУ Бокий подошел к профессору, представился и, отозвав в сторону, тихо сказал:
— Александр Васильевич, как бы ни складывались дела дальше, пройдет ваш проект или его замотают в бесконечных обсуждениях, но во всяком случае я со своей стороны сделаю все, чтобы его осуществить. — Барченко не верил собственным ушам. — И я вам предлагаю: идите ко мне в спецотдел. Для вас мы создадим секретную лабораторию нейроэнергетики. О ней даже здесь, в этих стенах, будут знать единицы. Избранные, если угодно. Но целевое финансирование ваших работ станет осуществляться спецотделом, то есть ОГПУ, при котором мой отдел формально состоит. Подумайте над моим предложением. Сколько вам надо? День? Два? И соглашайтесь.
— Я уже согласен, Глеб Иванович…
— В таком случае — вот вам моя рука. И приглашаю вас завтра к себе. В неофициальной обстановке все обсудим. Без суеты и спешки. Да и как-никак — Новый год. Хотя и запрещено у нас наряжать елки, буржуазный предрассудок…— Бокий горько усмехнулся. — Но встретить такой праздник просто необходимо. Запомните адрес… У вас хорошая память?
— Не жалуюсь…
— К восьми вечера жду. А адрес простой…
…Надо сказать, что первая встреча Бокия и Барченко произошла в переломное для Глеба Ивановича время: начальник спецотдела уже несколько месяцев пребывал в состоянии глубокой депрессии. Работая в ОГПУ, он был прекрасно осведомлен о положении в стране, знал, что безостановочно вращает свои жернова кровавая мясорубка, механизм которой заводят в ведомстве, где «на благо мировой пролетарской революции» он трудится с 1918 года. Да, во время революции и Гражданской войны Глеб Иванович оправдывал и репрессии в отношении представителей бывшего правящего класса, и красный террор, который он возглавил в Петрограде после убийства Урицкого в ответ на белый террор, хотя масштабы «умертвлений» были несопоставимы: за одного убитого коммуниста к стенке ставили сотню заложников из «бывших», и Бокий теперь осознавал ужас происходившего тогда…
«Мы раскрутили маховик, — думал он в полном смятении, — который теперь, казалось бы, в мирное время продолжает работать словно сам по себе, наращивая обороты, и самое ужасное — гибнут не просто классовые враги, а интеллектуальная и культурная элита России, те люди, которые поверили нам, предпочли родину эмиграции. Где выход из этого жуткого состояния?..»
И вот встреча с Александром Васильевичем Барченко.
«Он не только великий ученый, он мой единомышленник, и, может быть, действительно спасение там, в Шамбале? А в то, что оккультные знания существуют, что есть на земле люди — скорее всего, их единицы, — которые ими владеют, я не только верю: я знаю — они есть».
Так думал Глеб Иванович Бокий после доклада профессора Барченко на коллегии ОГПУ 31 декабря 1924 года.
