Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович (читать книги .txt, .fb2) 📗
Вкратце его политическая программа состояла в следующем. По его выражению, правительство должно было во внутренней политике делать ставку на промышленные центры, но не на те, где «вложенный рубль приносит рубль прибыли», а на такие, в которых «прибыль составляет копейку на копейку». В ответ на это я бросил: «Опираться на лавочников!» Он ожидал, что в ближайшем будущем Государственная дума выступит с осуждением его внутренней политики, и единственное, что можно будет предпринять в этой ситуации, – это перенести открытие ее сессии. Тем не менее Протопопов считал, что, ввиду обнародования императорского указа о созыве Думы, назначенный срок начала ее работы следует соблюсти. Далее необходимо будет Думу распустить и назначить новые выборы, для чего, по его мнению, потребовалось бы по крайней мере шесть месяцев.
Выслушав эту столь радикальную программу, я ответил достаточно раздраженно, заявив, что он идет va banque, и поинтересовался, кто дал ему право вести такую игру и гарантировал, что страна будет безропотно ждать новых выборов или возобновления работы Думы. Как видно, мое замечание застало Протопопова врасплох. Министр перебил меня, не дав договорить, и сказал, что вполне со мной согласен и действительно играет va banque, причем надеется «этот банк сорвать». Я спросил, вполне ли он сознает, что стоит на кону в затеянной им игре. Тогда Протопопов, сообразив, вероятно, что зашел слишком далеко, пошел на попятный и снова прервал меня: «Согласен; как видно, мне следует еще раз серьезно все обдумать». Прощаясь, среди прочих любезностей, на которые он не скупился, Протопопов выразил надежду, что наша беседа не станет последней; напомнив, что мы встречались с ним в юности, он сказал, что со временем мы должны понять друг друга. На деле же наш долгий разговор оказался первым и последним. Во время моего следующего посещения столицы он больше не искал случая побеседовать со мной. Методы проведения внутренней политики, которых придерживался Протопопов, были достаточно решительны, но в то же время и слишком рискованны, что, по всей видимости, он и сам отчетливо понимал. Мне же они показались настолько знаменательными, что я счел долгом при первой же встрече с императором возможно более полно рассказать ему о своей беседе с министром внутренних дел. От себя я добавил, что Протопопов обязан понимать – играя va banque, он ставит на кон интересы короны, судьбу династии и самое существование России; возможно по-разному оценивать моральные качества этого министра, но нет и не может быть двух мнений относительно масштабов его легкомыслия, если он считает допустимым играть в азартные игры в вопросах государственной важности. Очевидно, император был чрезвычайно удивлен услышанным. Его величество тем не менее не выразил никаких сомнений в том, что касается точности моего отчета о нашем разговоре, и не счел необходимым пригласить Протопопова к себе, чтобы в его присутствии убедиться в истинности рассказанного мной.
Закончив свои дела в Петрограде, я поспешил вернуться в Ставку, предварительно заехав в Царское Село для личного доклада императору. Там я узнал, что цесаревич по состоянию здоровья должен не вставать с постели, в связи с чем возвращение в Могилев откладывается. Во время разговора со мной его величество спросил, имеется ли безусловная необходимость его присутствия в Ставке. Когда я ответил, что он уже утвердил планы работ на зиму и что нет никаких оснований ожидать сколько-нибудь серьезных военных событий, император сказал: «Если мое присутствие в Ставке необходимо, сообщите мне». Потом добавил: «Если я не приеду в Ставку, то во всяком случае могу рассчитывать встретиться с вами, когда вы приедете в Петроград на Межсоюзническую конференцию».
Вскоре после возвращения в Могилев я получил телеграмму от генерала Рузского, сообщавшего, что он уполномочил командующего 12-й армией генерала Радко-Дмитриева начать наступление местного значения к югу от озера Бабит [147].
Эта телеграмма меня сильно удивила. Вместе с генералами Клембовским и Лукомским я внимательно изучил протоколы совещания главнокомандующих. По ним выходило, что локальные наступления на разных наших фронтах предполагалось начинать только в том случае, если наши союзники со своей стороны перейдут к активным боевым действиям в январе или феврале; при этом мы должны по возможности откладывать начало своих операций. Следовательно, независимое наступление 12-й армии было совершенно незапланированным. На первый взгляд казалось, что было бы вполне естественно напомнить генералу Рузскому о решении совещания и приказать ему отменить наступление, которое, как видно, еще не началось. Мне, однако, приходилось брать в расчет и соображения совершенно другого порядка. Несколько раз за последние десять месяцев в различных пунктах боевых позиций Северного фронта проводилась подготовка к началу наступлений, которые во всех случаях, за одним только исключением, были потом отменены. В связи с этим не было сомнений, что очередной приказ об отмене наступательной операции весьма отрицательно скажется на моральном состоянии всех частей этого фронта. С другой стороны, вся имеющаяся у нас информация позволяла серьезно надеяться, что предложенное наступление на Рижском выступе окажется успешным. Разумеется, мы могли бы отсрочить его до момента начала предполагаемого наступления союзников. Однако в таком случае приходилось учитывать возможность того, что о наступлении, отложенном и все же начатом в более поздний срок, станет известно германцам, тогда как главные надежды на успех генерала Радко-Дмитриева были связаны именно со внезапностью операции. Именно по этой причине информация о предполагаемом наступлении поступила от главнокомандующего Северным фронтом только накануне ее фактического начала. Было бы полезно запросить генерала Рузского о причинах отдачи им приказа, находящегося в явном противоречии с решениями совещания. Но такой запрос, стань он известен пускай только ограниченному кругу старших чинов, ответственных за проведение наступления 12-й армии, мог быть понят ими в том смысле, что Ставка не одобряет решения о проведении зимнего наступления. А это, в свою очередь, могло отрицательно повлиять на настроение главных начальников, что негативно сказалось бы на действиях их младших подчиненных и войск вообще.
Я так подробно остановился на этом эпизоде для того, чтобы показать, какими сложными соображениями приходилось руководствоваться при отдаче распоряжений о проведении боевых операций. Это было особенно справедливо в тех случаях, когда отданные приказы касались не только действий воинских частей, но также влияли на психологический настрой старших начальников, который эти люди невольно, можно сказать – механически, передавали потом войскам, находившимся под их командой. Этот эффект во все времена самым серьезным образом влиял и впредь будет влиять на ход военных действий. Никакое усовершенствование механических устройств, используемых государствами для взаимного истребления, не может принизить важности морального состояния солдат и того действия, которое оно производит на боеспособность войск. Нельзя забывать, что любые механические средства уничтожения, применяемые в битве, приводятся в действие живыми людьми, которые подвержены влиянию различных психологических факторов. В ближайшем будущем мне не довелось встретиться с генералом Рузским, и мне по сей день неизвестно, под каким предлогом (или, возможно, только по недомыслию) он в начале января санкционировал операцию, предпринятую генералом Радко-Дмитриевым. Это наступление, явившееся для германцев полной неожиданностью, поначалу дало хорошие результаты. Были захвачены вражеские позиции, пленные, пулеметы и целые батареи легкой и тяжелой артиллерии. Тактическая оборона Рижского участка усилилась благодаря захвату ближайшего к Риге выступа германских оборонительных линий, который глубоко вклинивался в наши позиции к югу от озера Бабит на левом берегу реки Аа [148].
