Элвис Пресли: Реванш Юга - Даншен Себастьян (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
В отличие от того, что происходило в религиозных общинах чернокожих, где глоссолалия (бессмысленная речь во время экстаза), впадение в транс и обмороки были непременными этапами на пути к экстазу, у белых пятидесятников всё проходило не так бурно и зрелищно. Возможно, именно в этом афроамериканцы и «белое отребье» дальше всего расходились между собой на Юге, расколотом надвое расовой сегрегацией; белые считали коллективную истерию в церквях негров признаком вульгарности и отсутствием достоинства, кощунственной сакрализацией чувственности. Это ощущение усиливало чувство собственного превосходства: белая беднота видела в своем пуританстве торжество духа над плотью. Поэтому музыкальное сопровождение, очень важное по обе стороны расовой границы, у белых было более сдержанным: они предпочитали простую гармонию и размеренный ритм, тогда как негритянский госпел, бесконечно сложный в ритмическом плане, черпал свою силу в буйстве мелизмов и коллективном возбуждении.
Не выказав такого же раннего развития, как Арета Франклин, которая была уже состоявшейся певицей, когда четырнадцати лет от роду сделала свои первые записи госпела, Элвис Пресли все-таки с удовольствием пел в церкви. «Я был взращен на госпеле, — вспоминал он позднее. — Эта музыка всегда была частью моей жизни. Госпел был средством забыть о моих проблемах». До 1937 года верующим приходилось довольствоваться палаткой, установленной на пустыре рядом с родным домом Элвиса в Восточном Тьюпело, но, когда Пресли вступили в общину несколько лет спустя, церковь пятидесятников уже переехала в более привычное деревянное здание на Адамс-стрит. За неимением пианино верующие чаще всего пели под гитару. Вернон, Глэдис и Элвис охотно подпевали присутствующим, но не было и речи о том, чтобы составить профессиональное трио. То, что некоторые журналисты представляли как «турне госпел», на самом деле было revivals — собраниями, позволявшими последователям разных общин сойтись вместе и помолиться или устроить летом пикник под религиозные песнопения.
Элвис впервые заявил о себе как певец не в церкви, а в школе Восточного Тьюпело, где учился, особо не выделяясь, под руководством миссис Граймз. Между прочим, она была дочерью того самого Орвилла Бина, который долгое время давал работу Вернону Пресли, пока не отдал его под суд по прекрасно отлаженной схеме. Южная буржуазия первой половины XX века считала своим долгом заботиться о спасении «белого отребья», при этом напоминая ему о его долге.
По обычаю каждое утро один из учеников должен был славить Создателя, исполняя церковный гимн. Когда очередь дошла до десятилетнего Элвиса, он затянул «Old Shep»: несмотря на свое название — «Старый пастух» («Старый пастырь»), на самом деле это был самый первый хит певца в стиле кантри Реда Фоли. Речь в песне шла о пастушьей собаке, спасшей своего юного хозяина, когда тот тонул. Тем не менее учительницу растрогал чистый голос Элвиса, и она предложила директору школы отправить его на песенный конкурс, устраиваемый в Тьюпело в начале октября по случаю ежегодной ярмарки. В тот день Элвис, не дотягивавшийся до микрофона, взобрался на стул, преодолел свою робость и исполнил шлягер Фоли в присутствии своей матери, пришедшей в неописуемый восторг. Правда, никакого приза он не получил. Забавная история, не зря ее потом растиражировали и раздули, но действительность не оставляет места для легенды о чудо-ребенке.
Зато эта история подчеркивает, в общем-то заурядный, интерес десятилетнего мальчика к стилю хиллбилли (кантри), который служил звуковым фоном для семей бедных южан. Главным источником музыки для тех, кому было не по средствам обзавестись граммофоном, служило радио — средство массовой информации, переживавшее бурный подъем в момент возвращения Америки к мирной жизни. Пришествие телевидения подписало смертный приговор крупным довоенным радиосетям, зато мелкие региональные станции привлекали местных рекламодателей.
Кроме «Grand Ole Opry» — самой первой радиопередачи музыки кантри, транслировавшейся из Нэшвилла, которую Элвис благоговейно слушал каждую субботу вечером, — мальчик увлекался WELO — радиостанцией Тьюпело, которая спонсировала певческий конкурс, где он выступал. Его любимой передачей была «WELO вечеринка», которую вел по субботам брат его школьного товарища, молодой певец по прозвищу Миссисипи Слим. Элвис взял в привычку слушать «WELO вечеринку» каждую неделю, с тех пор как родители подарили ему на одиннадцатилетие гитару. Он предпочел бы велосипед, но тот, что ему нравился, стоил 55 долларов — квартплата за два месяца, и родители предложили подарить вместо него гитару за 12,95 доллара. Стремясь оградить сына от опасностей, Глэдис не скрывала своего предпочтения к музыкальному инструменту: за несколько месяцев до того Элвис сломал себе руку, катаясь на соседском велосипеде.
После губной гармоники гитара была самым доступным инструментом в среде «деревенщины с холмов», и Элвис без труда нашел добровольных учителей в своем непосредственном окружении. Помимо дядей Вестера и Джонни, он обратился к новому пастору церкви пятидесятников, который показал ему несколько аккордов и даже предложил подыгрывать хору по воскресеньям. Элвис поартачился немного, но преподобный Фрэнк Смит его уговорил: молодой проповедник казался ему почти старшим братом, особенно после того, как женился на Корин — подруге детства, дочери учителя Закона Божьего, которой было всего тринадцать лет в ее брачную ночь. Этот первый «сценический» опыт помог Элвису понемногу уверовать в свои силы и явиться на «WELO вечеринку» со своей гитарой.
Теперь он с ней почти не расставался, даже носил с собой в «Милам Скул» — новое учебное заведение, куда его перевели, когда родители перебрались в Тьюпело: в недавнем времени город слился с Восточным Тьюпело, своим бедным родственником.
Пресли взяли в привычку переезжать каждый раз, когда не могли расплатиться за квартиру; так повторялось неоднократно на протяжении 1946 года. Весной, когда Вернон потерял работу на лесопилке, им пришлось покинуть дом, за который они выплачивали деньги вездесущему Орвиллу Бину. Массовая демобилизация «джи-ай» [1] после победы над Японией усугубила трудное положение отца Элвиса: ему сильно повредили репутация бутлегера и то, что он не сражался во имя свободы.
Оказавшись в крайне стесненном положении, Пресли нашли приют в центре беднейшего квартала. В последующие месяцы они переезжали с одной квартиры на другую, с каждым разом все более жалкую, и покидали ее, задолжав соседним бакалейщикам, пока не оказались в трущобе на аллее Мобайл, за пустырем, служившим городской свалкой. Можно понять, что при таких условиях Элвис искал спасения в музыке — области, в которой он добился наиболее существенных успехов. Он привык петь на переменах, во время школьных мероприятий, снискав определенную популярность у девочек своей школы.
Пресли катились под откос почти год, пока в 1947 году Вернон наконец не получил место разносчика у оптового торговца фруктами и овощами. Почти в то же время Глэдис взяли на работу в химчистку, и эта неожиданная манна небесная позволила семье вырваться с аллеи Мобайл и подыскать себе дом из четырех комнат в негритянском квартале Шейк Рэг. Переезд в негритянское гетто Тьюпело считался движением вниз по социальной лестнице: явный признак того, что «белая беднота» стоит на самой низшей ее ступени. В Тьюпело это было приговором: те редкие белые, что проживали в Шейк Рэг, автоматически зачислялись мелкой и средней местной буржуазией в категорию «белого отребья».
Жители Восточного Тьюпело смотрели на дело несколько иначе: самые зажиточные испытывали к Пресли сострадание, а близкие прекрасно знали, что нищета цветов не различает, и ни один из их друзей не был шокирован тем, что они поселились в гетто. Сам Вернон часто подчеркивал свое несогласие с дискриминацией всякого рода: «Мы всегда сочувствовали другим, кем бы они ни были. Мы никогда не были расистами, никогда никого не презирали, и Элвис рос таким же». Элвис не изменит этой позиции и став взрослым; в конце пятидесятых он ответил одному журналисту, которого удивило, что он почтительно разговаривает с хозяином негритянского ресторанчика: «Я всегда говорил ему „сэр“. С чего бы мне меняться?»
