Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp - Любимов Михаил Петрович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗

Наступила тягостная пауза, затем, с трудом сдерживая гнев, шеф молвил грозно: «Это вам так не пройдет!» [69]

Я чувствовал себя как Витте перед императором и заявил, что готов подать в отставку, — думаю, что он воспринял это как блеф.

Не буду кривить душой: я действительно чувствовал свою вину перед Крючковым, незадолго до этого мой коллега, запланированный на высокую должность, перед назначением раскрыл Владимиру Александровичу душу и объявил, что намерен разводиться, — в результате духовник его не только простил, но и назначил, правда, он так и не развелся.

Я вернулся в кабинет и занялся делом: начал приводить в порядок служебные бумаги, между делом принимая коллег, выражавших свое сочувствие, я же был радостен и, как истинный истерик, полон оптимизма.

Через несколько дней меня вызвали в кабинет шефа по кадрам, где сидел и партайгеноссе внешней разведки — назовем твердокаменных Сталактит и Сталагмит.

Сталактит был деловит и сразу же запустил меня в ЦВЭК (врачебная комиссия), дабы уволить с честью по состоянию здоровья и не давать пищу вышестоящим моралистам. Увы, как назло, я оказался до омерзения здоров и даже пригоден для несения службы в невыносимых условиях тропических стран. Один приятель предложил лечь в чекистский госпиталь на Пехотном, где знакомый доктор представил бы меня полной развалиной, однако после гимнов моему здоровью такой виртуозный гамбит показался мне рискованным.

Партийный Сталагмит оказался гибче — ясно, что не моя судьба волновала их, а что скажет княгиня Мария Алексеевна в виде андроповских замов С. Цвигуна и Г. Цинева, не упускавших случая, чтобы нагадить Крючкову, — и предложил замять скандал: то есть не разводиться, за что меня с легким порицанием по партийной линии переведут на престижную (но не генеральскую) должность, где я отлежусь на дне, допустим, в Институт разведки имени великого Андропова..

Предложение Сталагмита меня ужаснуло: я представил себя с голым задом посредине разбитых горшков, в полном вакууме, читавшим подрастающим поколениям шпионов некую абракадабру [70] — все это навевало мысли о несчастных, которые либо вешаются на собственных подтяжках в клозете, либо впадают в многолетний запой с отдыхом на Канатчиковой даче.

Нет! Рука Судьбы уже безраздельно владела мною.

Своими планами я поделился с сыном, который уже учился в институте международных отношений, и предупредил, что ничего хорошего по окончании института его не ожидает (так оно и вышло: попытались заткнуть его в дыру, а в результате дали свободное распределение, опять Рука Судьбы, вынесший его на радио, а затем во «Взгляд»), но он реагировал бодро: «Уходи из этого КГБ! Неужели ты не проживешь на огромную пенсию в двести рублей?!» — не зря я пичкал его Замятиным и Солженицыным!

Стояло лето 1980 года, по полупустой Москве разъезжали олимпийские автобусы, а моя история, словно телега со сломанными колесами, застряла где то на большой дороге между ПГУ и КГБ, я ожидал решения не без трепета: вдруг лишат пенсии?

Я предполагал, что на свет вылезут и захороненные до поры до времени «компры», свои не совсем ортодоксальные взгляды я не скрывал, при особой ненависти меня вполне можно было выбросить без всякой пенсии, впрочем, это не страшило, я уже ощущал себя знаменитым драматургом, принимавшим на сцене цветы от поклонниц.

Наступил сентябрь, но высокое начальство безмолвствовало, а тут подвернулась блестящая возможность провести бархатный сезон в Пицунде.

Я начертал рапорт Крючкову с просьбой об отпуске (таков был ритуал для начальников отдела), и уже через два дня меня призвал партийный Сталагмит и поинтересовался, в каком составе я намерен совершить свой южный вояж.

Услышав, что я отбываю… с подругою? с любовницей?! — он изобразил на лице такое уныние, словно я принес ему весть о кончине всего парткома КГБ. «Ты делаешь ошибку! — сказал он назидательно. — Ты пожалеешь об этом!»

Я в ответ заметил, что английский король Эдуард Восьмой ради любимой женщины пожертвовал даже короной — эта история вдохновляла меня, разве генеральские погоны хуже короны?

Вернулся я через месяц и с удивлением узнал, что уже уволен по статье о служебном несоответствии (наконец-то поняли, что дурак, — скорость потрясающая! обычно на пенсию отправляют со скоростью черепахи), отправлен в запас с пенсией, но (о страшная месть Крючкова!) лишен привилегий при оплате коммунальных услуг, вычищен из резерва КГБ, брошен в рядовой армейский военкомат подальше от славного жандармского корпуса. Коня, коня, полцарства за коня!

Выстрел наконец прогремел, все было кончено, я остался жив и весел, кони понесли дальше.

Командировка в Гренландию, где автор топил льды своею палящей любовью, ел мясо нерп, моржей, тюленей и белых медведей, полюбил карточную систему на выпивку и увидел живую писающую гренландку

3.9.79. Я начинаю думать о тебе рано-рано, с самого утра, когда бреюсь, думаю, когда отжимаюсь от пола и прыгаю вверх, и вот сейчас снова думаю, двигаясь со всей оравой на кофе, сервированный нам, талейранам, за час до завтрака, то есть я всего лишь хочу сказать, что начал думать о тебе ровно в шесть тридцать утра, пожалуй, я единственный в мире человек, который думает о тебе в Гренландии, этой шумной мыслью я объят и за столом, и разбрасывая «гуд морнинги», ее перебивает лишь предвкушение торосов и айсбергов, еще не явившихся глазу.

Начиналось с того, что, расставшись с тобой (и думая о тебе), я прибыл на место сборища в аэропорту Каструп и был принят догоподобным шефом протокола за австралийского посла (не подумай, что я шел под руку с кенгуру).

Потом активно знакомились, интересуясь качеством проливных дождей в обоих полушариях, потом долго летели, чуть злоупотребляя первым классом (две бутылки доброго бордо, моего друга), потом взошли на корабль и выслушивали приветствия капитана, славного парня со щербинкой в зубах, с гордостью демонстрировавшего фотографии своих маленьких дочек.

Итак, кое-что о высокочтимой компании.

Пакистанский посол, лысый трезвенник (что отвратительно), постоянно твердящий, что жизнь его на земле лишь несущественная деталь перед счастьем после смерти.

Австралийский посол — нечто розовое, лоснящееся, круглое, как у макаки, напоминает Мышь-Соню у Кэрролла в исполнении художника Джона Тенниела, списавшего ее с ручного вомбата Данте Габриэля Россетти.

Жена его бледна, тускла, как окошко в темнице сырой, и ее унылый длинный нос окружен бугристою кожей, усеянной черными точками, — так пропадает вера в вечную женственность.

Бельгийский посол, седой, импозантный жизнелюб, участник Сопротивления, нормальный пьющий человек.

Канадский советник, очень утомленный и призрачный, странно, что я не забыл о нем упомянуть.

Немецкий советник с женой — предусмотрительные жмоты, которые боятся остаться без еды и питья, а потому все время тащат что-то со стола в свою нору.

И Дог с женой.

А я думаю о тебе.

Информация для размышления: по гренладскому сухому закону полагается 72 единицы в месяц на нос (бутылка вина—6, виски—24), жить можно, хотя плохо.

Первая встреча с живым гренландцем, у него от эскимосского синдрома бегают глаза, он — муниципальный советник и носит белую водолазку (похож на совписателя в ресторане ЦДЛ, не хватает лишь кожаной куртки), разговор пуст, как воздух.

Корабль наш называется «Диско», и мы пройдем вдоль западного берега материка Гренландия, что, честно говоря, полная чепуха по сравнению с твоими плечами, обнятыми моею мужественной рукой.

Плывем, за окном холодная, прозрачная, синяя красота. Хочется жениться на гренландке и подохнуть, моя милая.