Царь Соломон. Мудрейший из мудрых - Тибергер Фридрих (полная версия книги .txt) 📗
Прежде всего заметим, что подобная книга могла быть написана спустя много веков после правления Соломона, и, стремясь привлечь к ней внимание, автор приписал ее царю. Правда, только в Книге притчей Соломоновых, где обозначено: «Соломон, сын Давида, царь израильский», – использована форма третьего лица и нет какой-либо самооценки. В названии Екклесиаста, или Проповедника, имя Соломона не упомянуто, а просто говорится, что это «слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме». И уж совсем нелепой выглядела бы попытка приписать имя Соломона к заглавию Песни песней, чтобы придать произведению дополнительную значимость. Ведь когда примерно в 200 году до Рождества Христова Иисус, сын Сирахов, составил свод притч, схожих с теми, что приписываются Соломону, он не попытался использовать великую историческую личность, с тем чтобы придать особый вес своему творению. Однако произведение стало настолько популярным, что уже в IV веке рассматривалось вавилонскими евреями как часть библейского канона. Оно было хорошо известно и в нееврейском мире как апокрифическая книга в греческом переводе, сделанном внуком Иисуса, сына Сирахова.
Авторы древности охотно оформляли собственные мысли и произведения приписывали реальным историческим лицам, чтобы придать большую авторитетность или создать иллюзию достоверности. Именно такое происхождение имеет молитва Иаковa или проповедь Моисея, а также песня Деборы, в которой прозаическое преобладает над поэтическим. Естественно, что текст, вложенный в уста исторической личности, должен точно соответствовать стилю и времени. Невозможно приписать псалмы Саулу или проповеди Ровоаму. Соответственно и тексты трех книг, которые обычно связывают с именем Соломона, выглядят как произведения совершенно разных людей.
Страстный и чувственно-эротичный текст Песни песней резко отличается по темпераменту, жизненному опыту от назидательного тона лаконичных и морализаторских Притчей Соломоновых, как последние контрастируют с сосредоточенной философичностью проповедей Екклесиаста. Пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Песнь песней приписывали юному Соломону, Притчи – зрелому, а Екклесиаст – стареющему. От себя заметим, что лучше всего народное представление о царе Соломоне отражает Книга притчей Соломоновых. Воспроизводя атмосферу двора и гарема, Песнь песней явно лишена мудрого и возвышенного духа царя Соломона, отразившегося в исторических книгах.
Да и в Екклесиасте звучит голос человека, который устал от суетности этого мира и понял тщетность своих усилий. Он не имеет ничего общего с неутомимым духом того, кто планировал Храм, переустроил армию, воздвиг крепости и реорганизовал систему управления в стране, был проницательным и справедливым судьей, той личностью, которую мы представляем по Книгам Царств и Паралипоменонам.
И снова мы обнаруживаем противоречия, которые от рождения сплелись в одном человеке и которые проявлялись на протяжении всей жизни Соломона. Объективное исследование позволит не исключить предположения, что эти произведения могли быть так или иначе если и не написаны, то вдохновлены или «спровоцированы» самим Соломоном.
Каноническая Книга притчей Соломоновых сохранила для нас греческий перевод его проповедей. Переводчик ничего не добавил от себя, а лишь передал мудрое учение языком своего времени, с наибольшей точностью сохранив своеобразие произведения. Возможно, что протограф, ставший основой' перевода, был составлен или хотя бы авторизован Соломоном, хотя некоторые исследователи считают, что это две разные книги.
Время создания произведения точнее всего отразилось в тексте Песни песней, поскольку лирика сильнее других жанров «сопротивляется» любым изменениям и дополнениям. Чувства автора переданы не столько содержанием текста, сколько мелодикой, использованием эпитетов и метафор для передачи эмоций автора. Своеобразная ритмика выделяет Песнь песней среди других памятников еврейской поэзии. Здесь можно обнаружить всю гамму чувств любящего человека: сильное желание и разочарование, обещание и исполнение посулов, зависть и насмешку.
В текст органично вплетено изображение природы: горы и долины, деревья и звери, смена дня ночью, распускающиеся весной почки, магия любимой, смерть и жизнь. Влюбленные постоянно в действии, скрываются и соединяются, ищут друг друга и задают один другому вопросы. Описания лишены статичности. Ярко изображены роскошь царских покоев, украшений, простая пастушеская жизнь в виноградниках и садах. В поэме нет слезливой сентиментальности, но она полна неподдельных искренних чувств.
Песнь песней написана словно на одном дыхании, хотя композиционно продумана и рационально выстроена. Каждый раздел поэмы самостоятелен и в то же время является неотъемлемой частью целого. Лейтмотив и система повторов скрепляют весь текст наподобие каркаса.
Иерусалимские девушки, пастухи, стражники, охраняющие город, братья и сестры – все захвачены силой страсти царя-пастуха и Суламифь. И город, и природа говорят на языке живых существ. На этот разноголосый хор накладываются голоса влюбленных. Иногда они почти неразличимы, иногда говорят вместе, но чаще в унисон. У каждого голоса своя мелодика, хотя лексические обороты часто повторяются, что подчеркивает трепетность и глубину чувств. Важно помнить, что в то время поэты пока лишь пытались найти адекватные средства для выражения определенных чувств, но уже проявляли оригинальность и даже некоторую изощренность в подборе поэтических тропов.
Произведение звучит как страстный монолог о любви, а не прославление идиллической пасторальной жизни. Лишь в одном абзаце, где упоминается имя Господа, звучат философские ноты: «крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень весьма сильный» (Песн., 8: 6).
Вся поэма дышит восхищением перед силой страсти поистине космической. Искренние чувства влюбленных преображают весь окружающий мир. Величественный и сказочно богатый Соломон снисходит до простолюдинки и пытается завоевать ее симпатию, просто выказывая к ней расположение. На первый взгляд кажется странным обращение на «ты» к правителю, но при внимательном прочтении очевидно, что автор ведет игру с читателем, рассчитывая на его понимание.
Ритмическая разнородность отдельных частей стала причиной того, что их приписывают различным авторам, но лексическое и стилевое единство текста скорее позволяет говорить о принадлежности песен одному человеку. Г. Гретц, например, считает, что этот еврейский поэт жил в III веке до н. э. и образцом для него стали буколические стихи древнегреческого поэта Феокрита. Влиянием буколической поэзии он объясняет, в частности, противопоставление пышности царского двора простой жизни пастухов.
Толкование Песни песней как системы диалогов или полилогов, то есть форм, предшествующих драме (в частности, буколической драме) было впервые сформулировано отцом церкви Оригеном (примерно в начале III века) и позже значительно дополнено. Разделение текста на строфы привело к выявлению диалогических, повествовательных фрагментов и вставных песен.
В драматических сценах Песни песней можно расслышать голос мужчины (сразу приходит мысль, что это Соломон) и еще один голос – некоего истинного возлюбленного, который соблазняет Суламифь в царском гареме. Именно этот драматический момент и облечен в лирическую форму. Отмеченные особенности также указывают на эллинистическую традицию, ранее которой, как нам представляется, такая форма поэтического выражения была неизвестна. Но возможно ли, чтобы спустя сотни лет, прошедшие между предполагаемым временем появлением текста и первыми спорами по поводу возможности внесения ее в канонический текст Библии, оказалось достаточно, чтобы стереть всякое напоминание о первоначальной форме поэмы. Непосредственная связь текста с культурой Ближнего Востока была доказана Г. Ветцштейном, который связал его с древним сирийским обычаем – величанием невесты и жениха, когда их называли царем и царицей. Величальные песни сопровождались танцами, подчеркивающими очарование молодости будущих супругов. На самом же деле этот обычай является универсальным для всех народов Евроазиатского субконтинента, что первым заметил К. Будде. Согласно его рассуждениям произведение возникло из собрания еврейских свадебных песен, в которых новобрачных именовали «Соломоном» и «Суламифью». Позже этот вывод будет подтвержден французским исследователем А. Ван-Геннепом.
