А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 1 - Павлищева О. С. (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗
— Voyez, je vous prie, ces gens: sont-ils insensibles?2 Хоть бы слезинку проронили! — Потом она тронула одного из них за локоть: — Что же ты, милый, не плачешь? Разве тебе не жаль твоего барина?
Официант обернулся и отвечал невозмутимо:
— Никак нет-с. Мы, значит, от гробовщика, по наряду.
— Плакать мне какая стать:
Ведь я не здешнего прихода! — шепнул нам С. А. Соболевский.
— И можно ли требовать слез от наемника? — продолжал он, обращаясь к Елизавете Михайловне. — Да и вы сами, быть может, умерите ваши сетования, если я вам напомню, что покойный отзывался о вас не совсем-то благосклонно...
— Что же такое? — спросила Елизавета Михайловна.
— Но вы не рассердитесь? Оно, конечно, здесь и не место и не время поминать лихом нашего Пушкина, однако же зачем скрываться. Как-то под веселый час Александр Сергеевич написал такого рода стишки:
Лиза в городе жила,
С дочкой Долинькой;
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой[233
].
Окончания не припомню; знаю только, что в этих стихах, прочитанных Соболевским, Пушкин довольно зло посмеялся над Елизаветой Михайловной, в особенности над ее слабостью рядиться не по летам.
При всей своей незлобивости и любви к Пушкину, она, видимо, рассердилась и во все продолжение церковной службы была угрюма и молчалива.
Эта выходка Соболевского, неуместная и неприличная, — тем более со стороны человека, имевшего притязания быть другом Пушкина, — раздосадовала и меня. Не ручаюсь за подлинность стихов, читанных Соболевским: не были ли они его собственным произведением, выданным за сочинение Пушкина? По окончании богослужения я заметила Сергею Александровичу, что эти стихи он мог бы прочитать при иной обстановке.
— Совершенно с вами согласен, — отвечал он, — но мне надоели стенания и причитывания Елизаветы Михайловны: вы видели, что после стихов она их прекратила!
Весьма сожалею, что с воспоминанием о прощании с останками Пушкина у меня сопряжен этот эпизод со стихами его или Соболевского... Не имею причин злословить памяти ни того, ни другого; тем не менее — факт налицо.
К слову о Пушкине, припомню о его отце, Сергее Львовиче. В одну из моих с ним встреч он рассказывал мне о своем участии в любительских спектаклях в Москве. Он отличался во французских пиесах, а Федор Федорович Кокошкин (по его словам) был его несчастным соперником в русских. Он играл в «Димитрии Донском» и в «Мизантропе» своего перевода. Шутливые свои рассказы он заключил анекдотом:
— Когда хоронили жену Кокошкина (рожденную Архарову) и выносили ее гроб мимо его кабинета, — куда отнесли лишившегося чувств Федора Федоровича, — дверь вдруг отворилась, и на пороге явился он сам, с поднятыми на лоб золотыми очками, с распущенным галстухом и с носовым платком в приподнятой руке.
— Возьми меня с собою! — продекламировал он мрачным голосом вслед за уносимым гробом.
— C'etait la scene la plus reussie de toutes celles que je lui ai vu representer!3 — заключил свой рассказ Сергей Львович Пушкин.
Когда я потом рассказывала это Александру Сергеевичу, он заметил, смеясь:
— Rivalite de metier!4
Вот все, что сохранилось в моей памяти о Пушкине, вместе с благоговением к его бессмертному имени.
1 Вам было шестнадцать лет, когда я вас увидел, почему вы мне этого не сказали? — А что бы тогда? — А то, что я обожаю этот прекрасный возраст!
2 Посмотрите, прошу вас, на этих людей: не бесчувственны ли они?
3 Это была сцена, наиболее удавшаяся из всех тех, которые я видел в его исполнении.
4 Соперничество по ремеслу.
v
Ф. Н. ГЛИНКА[234
]
ПИСЬМО К П. И. БАРТЕНЕВУ С ВОСПОМИНАНИЯМИ
О ВЫСЫЛКЕ А. С. ПУШКИНА ИЗ ПЕТЕРБУРГА В 1820 ГОДУ[235
]
1866 г. Тверь. Апреля 3-е число.
Милостивый государь,
Петр Иванович!
На письмо Ваше от 21-го марта[236
] отвечал бы я сейчас, если б грыпп на несколько дней и затем наступившие дни визитов не помешали мне. Я с Вами уже вполовину знаком по Вашему прекрасному изданию, которым пользовался прежде в Клубе, а теперь выписал для себя и читаю, зачитываюсь и не могу начитаться «Русского архива». Тем охотнее отвечал бы я на Ваш вопрос, да время еще не пришло открывать всю подноготную, а потому с некоторою сдержанностью я расскажу, сколько можно короче, как дело было.
Познакомившись и сойдясь с Пушкиным с самого выпуска его из Лицея, я очень его любил как Пушкина и уважал как в высшей степени талантливого поэта[237
]. Кажется, и он был ко мне постоянно симпатичен1 и дозволял мне говорить ему прямо на прямо насчет тогдашней его разгульной жизни. Мне удалось даже отвести его от одной дуэли[238
]. Но это постороннее; приступаю к делу. Раз утром выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади)[239
] и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж, но обычная (по крайней мере, при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и легкий оттенок бледности замечался на щеках. «Я к вам!» — «А я от себя!» И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: «Я шел к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиесах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему на прочтение мои сочинения, уверяя, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжег все мои бумаги». При этом рассказе я тотчас узнал Фогеля2 с его проделками. «Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный, — меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?. Вот я и шел посоветоваться с вами...» Мы прислонились к стенке3 и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: «Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт, но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности». Тут, еще поговорив немного, мы расстались: Пушкин пошел к Милорадовичу, — а мне путь лежал в другое место. Часа через три явился и я к Милорадовичу, при котором, как при генерал-губернаторе, состоял я, по высочайшему повелению, по особым поручениям, в чине полковника гвардии. Лишь только ступил я на порог кабинета, Милорадович, лежавший на своем зеленом диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу: «Знаешь, душа моя! (это не поговорка) у меня сейчас был Пушкин! Мне ведь ведено взять его и забрать его бумаги, но я счел более деликатным (это тоже любимое его выражение) пригласить его к себе и уж от самого вытребовать его бумаги.
Вот он и явился, очень спокоен, с светлым лицом, и, когда я спросил о бумагах, он отвечал: «Граф! все мои бумаги сожжены!4 — у меня ничего не найдете в квартире, но, если Вам угодно, все найдетсяздесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать десть5 бумаги[240
